Если вбить в поисковик «последний участник штурма Рейхстага», он неизбежно ответит «Николай Михайлович Беляев». Спустя два дня после своего 93-летия комсорг 756-го полка, бойцы которого водрузили знамя Победы над Рейхстагом, дал интервью Алексею Токареву.
«Последний из могикан», «супергерой» — этими эпитетами Николая Беляева страна стала награждать, когда у нее закончились медали, но появился интернет.
Беляев оказался совсем не таким, каким его рисуют соцсети: миловидным дедушкой с застенчивой улыбкой, которому положено гладить школьников по голове на уроках мужества.
— Вы действительно последний оставшийся в живых участник штурма Рейхстага? У вас есть ощущение, что вы — легенда?
— Никакая я не легенда! Это вообще журналисты придумали, что я последний.
Есть еще оставшиеся в живых ветераны 150-ой Идрицкой дивизии, штурмовавшей Берлин. А то, что в Ленинграде больше никого из наших не осталось, скорее всего, правда. Никто уже на встречи не приходит.
Политрук не кадилом махал
— Что делал комсорг?
— Нам надо было встречаться с комсомольцами, готовить их к бою, к подвигу.
— А как это — подготовить к бою? Какими словами?
— От нас этот бой требует захвата во-о-он той высоты. Мы освобождаем свою территорию от фашистских захватчиков…
— О чем вели разговоры на фронте? Что бойцы спрашивали у вас?
— Идешь, беседуешь: как дела? Как близкие? Как здоровье? Сам написал матери? Давай, дорогой, пиши — она от тебя весточки ждет…
— То есть вы «работали человеком». Вас можно сравнить со священником? Люди вам открывали душу?
— Политработник не кадилом махал, не о Боге рассказывал, а в атаку поднимал.
А про Бога некоторые говорили. Призывали Богоматерь в помощь. Но мы воевали без ксендзов, без попов…
— Но ведь Бог не в попах, а в душе. Вы уверены, что все ваши сослуживцы были неверующими?
— Может, кто-то и молился, когда шел в атаку или шла артподготовка.
Война
— Война — это что?
— Война — это кровь разорванного миной товарища на твоей гимнастерке.
— Как вы 22 июня отреагировали на слова Молотова «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами»?
— Молотова, когда он выступал в 12 часов, я не слышал. Как член Пенского райкома комсомола я проводил сдачу норм ГТО на территории машинно-тракторной станции (МТС) на бывшей территории помещика Забелина. Первый забег ГТО — стометровка. Вдруг крик: «Ребята, война!» Пришел товарищ из управления МТС, сказал, что военнообязанные должны прибыть в военкоматы, чтобы получить мобилизационные предписания с явкой на сборный пункт.
— Войны вообще не ждали? Не готовились?
— Война была где-то далеко. К ней готовились. Но именно 22 июня никто не ждал.
— Где вы воевали?
— На следующий день после начала войны Центральный комитет коммунистической партии большевиков и Центральный комитет ленинского коммунистического союза молодежи (Беляев не употребляет аббревиатуры. Он с гордостью проговаривает эти названия целиком. — А.Т.) приняли решение провести партийно-комсомольский призыв. Надо было личным примером показывать, как готовить себя к бою на передовой. Эту роль исполняли политбойцы, которых брали из народного хозяйства. Я и был в их числе.
Первый бой
— Как вы оказались на фронте?
— Я успел сказать отцу и матери, что ухожу добровольно. Мать в слезы, отец ответил: «Николай, я тебя провожу». 29 июня мы уже были в Калинине (нынешняя Тверь — А.Т.). Здесь мы проходили курс молодого бойца: учились обустраивать окопы, ходить в штыковую атаку, бросать гранаты, плавать в Волге. Через 20 дней я оказался сначала в Ленинграде, потом в Мурманске. А там — пешком на фронт. В пути были воздушные тревоги, падали бомбы. В 60 км от Мурманска немцы сражались с полной отдачей. От двух горных егерских дивизий требовали в трехдневный срок захватить город. Автомат в пузо и вперед. «Возьмете город. Там еда и утехи. Потом посылки и деньги», — они это уже в плену рассказывали.
Меня распределили в минометную роту. Я был подносчиком мин и в штыковую атаку не ходил, к сожалению.
Под Мурманском я и воевал до конца февраля 43-го года. Там вся долина Западной Лицы была в крови, которая в нее стекала с лежащих трупов…
Я стал замполитрука роты. Это было недолго, ибо после разгрома немцев в Сталинградской битве институт комиссаров и политруков был отменен — вводилось единоначалие. До этого командир принимал приказ на бой, а согласовать должен был с комиссаром и политруком. А теперь эти стали заместителями, а командир принимал самостоятельное решение.
«Пятая колонна»
— Как относились к приказу 227?
— Немцы наступали на Сталинград. Главнокомандующий Сталин сформулировал требование: «Ни шагу назад!».
— Я понимаю, что вы его исполняли. Но человеческое отношение было к нему какое? О чем вы говорили со своими товарищами?
— Если бы не этот приказ, Сталинград могли и сдать. Сталинградская битва показала упорство советского солдата и офицера.
— Сталин для вас всегда один? Ваше отношение к нему менялось на протяжении вашей жизни?
— Сталин в моей памяти на всю оставшуюся жизнь. Это руководитель коммунистической партии, советского государства, основатель военной промышленности.
Это «шкурники»
— Вы были дважды ранены.
— 18 августа 1943-го было наступление. Стрелял явно снайпер в голову. Пуля сделала в каске вмятину и ушла вверх рикошетом. Я потерял сознание. Потом полежал в госпитале, и меня выписали в часть. Все на фронт рвались: надоедало самому хромать или видеть хромых. А 18 апреля 1944 года другое ранение было. Под Пустошкой в Псковской области мы бежали в сопку, чтобы залечь при артобстреле, я и Саша Мизгов. Мина взорвалась за мной и перед ним. Он не погиб, но ему обожгло глаза, меня посекло осколками. Часть из них до сих пор внутри. Как вернулся в часть, назначили комсоргом.
— Простите меня за глупый вопрос. Вам страшно было?
— Инстинкт самосохранения основной у человека. Воспитание человека позволяет преодолеть его.
Была ли трусость? Да. Трусов, бежавших в тыл, мог расстреливать любой.
— Вы таких видели?
— Под Мурманском мы выходили из длительного, жестокого боя, дальняя артиллерия нас огнем поливает. Капитан Кудрин — командир нашей минометной роты, вологодский учитель математики, орет приказ: «Выноси матчасть». Я упаковываю мины, чтобы врагу не остались… но они б и так ему не пригодились… — тут Беляев хитро улыбается, — наши мины — 82-мм, а немецкие — 81. Мы их снарядами могли стрелять, а они нашими — нет. Тут слышу: «Беляев, найти двуногу-лафет» (опорная часть 82-мм миномета — А.Т.). Смотрю солдат с ней лежит. Ору ему:
— Ты ранен?
— Нет!
— Так пошли?
— А как? Стреляют же!
Ну, я ему: «Встать! За мной!»
Это была его трусость. Я ж за него не понесу двуногу-лафет. Он — здоровый — все-таки пошел за мной. А если бы остался, я бы мог его и пристрелить.
— Пристрелили бы?
— Слава Богу, не пришлось. Война жестокая. Я видел, как расстреливали трех человек по решению суда военного трибунала за трусость. Они пошли вперед, их в затылок хлопнули.
— Вам не было их жалко?
— Это «шкурники». Сам хотел сохранить свою жизнь, а другие за него кровь должны проливать?! Ты иди вместе со всеми.
Штурм Берлина
— Немцы вгрызались в землю?
— Конечно.
Они защищали интересы своего гитлеровского государства. Хотя потом начали понимать, что они защищают и свой народ.
— Вы не простили простого солдата Вермахта, ведь немцы покаялись, признав Гитлера чудовищем?
— Им нет прощения за то, что они пришли захватчиками на территорию нашей Родины с целью завоевания пространства.
— Как для вас проходил штурм Рейхстага?
— Мы двигались по Моабит-штрассе мимо тюрьмы Моабит, в которой содержались Эрнст Тельман и Муса Джалиль, и 29 апреля вышли на Королевскую площадь перед Рейхстагом. А ранним утром 30-го узнали, что есть приказ на штурм. 26 апреля в наш полк было принесено знамя, утвержденное военным советом 3-й ударной армии под номером пять (всего их было девять).
— Вы лично принимали это знамя?
— Да. Я встречал его.
Никакой особенной церемонии не было — шел бой. Мы принесли его в полк, командир полка приказал командиру комендантского взвода хранить это знамя вместе со знаменем полка.
— 26-го апреля, когда принесли знамя, была информация о встрече на Эльбе? Вы понимали, что должны взять Берлин раньше американцев?
— Друзьями нашими американцы никогда не были. Просто партнерами по войне, а Гитлер — общим врагом.
Мы знали про встречу, но, конечно, не про стратегические задачи. Главная цель: взять Рейхстаг.
Мы вели разговоры в окопах: «Товарищи, нам оказана честь. Мы должны водрузить знамя на вершине».
Возник вопрос, кому это поручить?
Заместитель командира полка по политической части подполковник Ефимов, начальник разведки полка капитан Кондрашов и я, комсорг полка, решали это. Кондрашов предложил опытного разведчика Михаила Егорова.
Он пришел к нам в полк после освобождения Смоленской области, сразу сказав, что пойдет только в разведку (он был разведчиком партизанского отряда в Белоруссии). Мы спросили, кого он возьмет в пару?
Он сразу ответил: «Мелитона! (Кантарию — А.Т.) Я же с ним всегда хожу».
— Есть слух, что Кантарию устанавливать знамя на купол отправил едва ли не лично Сталин, дескать, вождь захотел русского «дополнить» грузином.
— Это выдумки. Ни Сталин, ни Жуков не участвовали в этом.
Нашему полку вручили знамя и дали приказ «установить на куполе Рейхстага». Егорова и Кантарию выбирали мы сами.
Третья фамилия
— Почему зачастую этими двумя фамилиями история о подвиге ограничивается? Расскажите про лейтенанта Береста.
— Берест был не разведчиком, а заместителем командира первого батальона, которому было поручено захватить Рейхстаг. Немцы обороняли каждый квадратный метр здания.
Подниматься утром 30-го апреля на купол было невозможно. Поэтому флаг установили на круп лошади под статуей Вильгельма на крыше. Это было примерно в 14 часов. Когда наступила ночь, этим же ребятам поступил приказ водрузить знамя на куполе.
Берест, командовавший группой из роты Сьянова, из 5–6 человек поддержки, поднимался на крышу, охраняя Егорова и Кантарию.
Но на сам купол не лазал.
— Ваш командир полка Зинченко пишет: «Виной всему было ошибочное донесение…» Дескать, установили флаг на статую Вильгельма только ночью 1 мая, а не днем 30 апреля.
— Он пишет про донесения других командиров.
В 14:40 первый флаг на ступеньках Рейхстага был установлен Петром Пятницким — связным командира первого батальона Степана Неустроева.
Он сказал Пятницкому: «Найди кусок красного полотна, прикрепи к древку и вперед». Он приказ выполнил, но на ступенях здания был убит. Сержант Щербина этот флаг поднял и закрепил на одной из колонн.
Про этот флаг и доложили наверх.
А знамя Победы было установлено вечером 30 апреля, а не ночью 1 мая.
Ночью знамя перенесли уже на купол, когда наступила темнота и немцы не могли вести прицельный огонь по куполу, во флагштоке которого был германский флаг.
— Почему в донесениях об установке знамени Победы командующий 3-й ударной армией генерал-полковник Кузнецов пишет «коммунист Берест, комсомолец Егоров и беспартийный Кантария установили знамя»? Почему так важно было подчеркнуть их партийную принадлежность?
— Потому что коммунисты и комсомольцы воевали в первых рядах. Они воевали своим примером.
В партию на фронте принимали за совершенный геройский поступок.
— Я вырос в другой стране… все ведь сражались за Родину. Какая разница, кто из вас коммунист?!
— Коммунисты показывали личный пример. Это сейчас партийной организации в частях нет. Тогда же не было олигархов, капиталистов, все были равны и жили на зарплату.
— Давайте к Бересту вернемся. Был такой случай, когда лейтенант стал «полковником» при переговорах о капитуляции гарнизона Рейхстага?
— Весь день 1 мая ожесточенный бой шел не только за стены, но уже и за знамя, которое надо было сохранить. Ночью немцы запросили на переговоры офицера не ниже полковника в звании, а был только старлей Берест и капитан Неустроев.
Берест — здоровенный малый, всегда веселый, бодрый, общительный. Решили его представить в качестве полковника. Нашли кожаную куртку и фуражку. Он достойно выглядел.
Немцы ему предложили выпустить гарнизон. Берест ответил: «Только капитуляция».
Вторая война
— Как вы встретили день Победы?
— Всю дивизию собрали на одном из стадионов. 9 мая была вторая война: все стреляли в воздух. Зенитчики тоже стреляли. Из артиллеристов, кто мог поднять пушки, тоже стреляли.
Плачущих я не видел. Сердца солдат были настолько закаленные, что было не до слез
— Вы написали что-нибудь на Рейхстаге?
— «Наша Лиза». Про Лизу Чайкину — секретаря нашего райкома комсомола. Этой надписи не осталось — она была на колонне.
— А какова история появления надписей на самом знамени?
— Сначала было просто знамя: флаг Советского Союза увеличенного размера с серпом, молотом и звездой, нарисованными серебряной краской — другой-то не было.
После того как знамя Победы сняли, его привезли в штаб дивизии. Чтобы оно не было безымянным, там написали «150-я стрелковая ордена Кутузова II степени Идрицкая дивизия».
Потом в корпусе дописали «79-й корпус», а в политуправлении 3-й ударной армии — «3 УА, 1 БФ» (первый белорусский фронт).
— Скажите мне напоследок, чем наше поколение вам не нравится? Вы же поругиваете нас.
— Не нравится? — Беляев задумывается. — Нынешнее буржуазное государство воспитывает молодежь в духе недоверия к Советскому Союзу, к нашей Победе. Говорят, что слишком много потеряно людей, что воевали большой кровью. Вот что внушают либералы, составляющие «пятую колонну».
— А что надо внушать?
— Надо воспитывать гордость за наших отцов, дедов, прадедов, за Советский Союз и коммунистическую партию, которые добились Победы.
Наши потери слишком велики потому, что немцы уничтожали и жгли русских людей в специально создаваемых (даже подвижных) топках.
Отступающие в Польше немцы убивали, прежде всего, русских, советских людей, а поляков уж потом.
А боевые потери в армии и на флоте — восемь с половиной миллионов.
Наших военнопленных немцы уничтожили 40%, а сами потеряли только 14%.
— У вас сейчас есть гордость за страну?
— У меня была гордость за Союз Советских Социалистических республик.
— Сейчас нет такой страны, — напоминаю я, но Беляев не слышит. Он снова говорит про то, что не было «олигархов и миллионеров, а были коммунисты и комсомольцы, и все были равны».
