Безумный барон. Последний поход самого жестокого генерала Гражданской войны

15 сентября 1921 года по приговору советского суда был расстрелян Роман фон Унгерн-Штернберг, более известный как барон Унгерн. Он был одним из самых необычных деятелей Гражданской войны. Его жизнь окружало множество легенд и домыслов. О нём говорят, что он хотел реставрировать империю Чингисхана, что монголы считали его живым воплощением бога войны, что он готовил великий поход Азии на Европу. Но что из этих утверждений правда, а что — легенды?

"Я происхожу из древнего рода Унгерн фон Штернбергов, в нём смешались германская и венгерская — от гуннов Аттилы — кровь. Мои воинственные предки сражались во всех крупных европейских битвах. Принимали участие в крестовых походах, один из Унгернов пал у стен Иерусалима под знаменем Ричарда Львиное Сердце. В трагически закончившемся походе детей погиб одиннадцатилетний Ральф Унгерн. Наш род, в котором всегда преобладали военные, имел склонность к мистике и аскетизму", — так описывал Оссендовский откровения Унгерна в своей книге "И звери, и люди, и боги".

Трудно сказать, Оссендовский приукрасил откровения барона, или сам Унгерн рассказывал эту историю, чтобы произвести впечатление. Дворянское достоинство род Унгернов-Штернбергов получил — самое раннее — в середине XVII века. Либо это фантазия польского писателя, либо родовые предания, имевшие мало отношения к реальности.

Да и ближайшие предки Унгерна особой воинственностью, о которой он говорит, не отличались. Его дед был директором суконной фабрики, отец был философом по образованию и занимался виноделием и геологией, но к армии не имел никакого отношения.

Когда Роману Унгерну исполнилось 6 лет, его родители развелись и мать вновь вышла замуж. У родного отца Унгерна позднее возникли психические проблемы и на протяжении нескольких лет он находился под опекой своих родственников как недееспособный.

Несколько лет Роман посещал гимназию, но в итоге бросил её. Попытка стать морским офицером также не увенчалась успехом. В юношеском возрасте стал проявляться необузданный нрав Унгерна, и руководство Морского кадетского корпуса вынуждено было отчислить его.

"Он не знает элементарных правил службы"

Как раз в это время началась русско-японская война, что очень воодушевило мечтавшего о сражениях Унгерна. Он долго добивался зачисления его в армию и отправки на фронт и в конце концов добился. Но, к тому моменту как он добрался до Дальнего Востока, активные боевые действия закончились.

Он поступает в Павловское военное училище, готовившее офицеров. Учился он не блестяще, тем не менее окончил его по 2-му разряду, что давало право на зачисление в строевые части в чине подпоручика. Однако Унгерна неожиданно отправляют на край света — в Забайкальское казачье войско. Назначение крайне нетипичное. Служили там в основном местные, и ехать туда младшим офицером из Петербурга мало кто хотел. В некоторых источниках утверждается, что причиной назначения было отдалённое родство Унгерна с генералом Ренненкампфом, возглавлявшим Забайкальское войско. Однако Ренненкампф к тому моменту уже два года командовал корпусом в Вильно.

По другой версии, Унгерн сам попросился в Забайкалье, потому что хотел быть кавалеристом, но, как выпускник пехотного училища, не мог быть зачислен в армейскую кавалерию.

В 1908 году началась его служба в 1-м Аргунском полку Забайкальского войска. И очень скоро стало понятно, что блестящей карьеры Унгерну не видать. И дело не в трусости. Напротив, отваги ему было не занимать, что подтверждали все современники, в том числе и недоброжелатели. Но вот с дисциплиной у барона были колоссальные проблемы.

Унгерн отличался слабостью к алкоголю. Проблема была не в том, что он пил, — в заштатных гарнизонах любили выпить и при царях, и при Советах. Дело в том, что Унгерн напивался так, что переставал себя контролировать и вёл себя неподобающим для офицера образом. Нравы в Забайкалье были довольно простыми, поэтому на поступки, за которые в столичных частях можно было попрощаться со службой, там закрывали глаза. До поры до времени. Во время очередной из попоек Унгерн принялся оскорблять другого офицера, тот, недолго думая, ударил его саблей по лбу. Офицерский суд изгнал обоих из полка. К тому времени Унгерн прослужил всего два года.

Он перевёлся в Амурский казачий полк, но в 1913 году покинул армию по собственному желанию. Через год грянула Первая мировая война, и Унгерн был мобилизован. Уже через несколько дней после прибытия на фронт он заслужил Георгиевский. Интересно, что непосредственным командиром Унгерна в Нерчинском полку был Пётр Врангель. Ценил он его не очень высоко, во всяком случае, в его мемуарах Унгерн удостоился не самой лестной характеристики: "Это не офицер в общепринятом значении этого слова, ибо он не только совершенно не знает самых элементарных уставов и основных правил службы, но и сплошь и рядом грешит в плане внешней дисциплины и воинского воспитания. Это тип партизана-любителя, охотника-следопыта из романов Майн Рида... Несомненный оригинальный и острый ум, и рядом с этим поразительное отсутствие культуры и узкий до чрезвычайности кругозор, поразительная застенчивость и даже дикость, и рядом с этим безумный порыв и необузданная вспыльчивость".

Осенью 1916 года казакам предоставили краткосрочный отдых. Но Унгерн даже за эти три дня умудрился попасть в неприятную историю. Выпив с другим казаком, он явился в гостиницу, однако швейцар отказался их заселять. Приятель Унгерна пошёл разбираться к коменданту, а сам барон устроил мини-погром, разбил стёкла, попытался побить швейцара, затем ворвался в комендатуру и попытался напасть на адъютанта. Военный суд приговорил Унгерна за недостойное поведение и пьянство к 2 месяцам заключения. К моменту революции Унгерн дослужился до звания есаула, что соответствовало званию капитана в пехотных частях. В Гражданскую войну он превратился в генерал-майора, а затем и генерал-лейтенанта. Тогда же он бросил пить и стал нещадно карать своих подчинённых за это пристрастие.

Казни своих

Барона Унгерна традиционно относят к деятелям белого движения, но это не совсем верно. Их объединяет только неприятие большевизма. Во всём остальном Унгерн был полностью обособлен и действовал самостоятельно. Он признавал разве что атамана Семёнова, своего старого сослуживца. Но Семёнов и сам никого над собой не признавал, был автономен и подчинялся приказам того же Колчака, только когда это было ему выгодно.

Личная армия Унгерна не имела ничего общего ни с императорской армией дореволюционного образца, ни с белыми армиями, ни даже с атаманской вольницей зелёных. Ближе всего она была к отрядам хунхузов.

Хунхузы были настоящим бичом начала ХХ века. Мобильные отряды китайских, монгольских, манчжурских бандитов терроризировали Забайкалье, Дальний Восток и Манчжурию, пользуясь слабым присутствием государства в этих регионах.

В отряде Унгерна вообще не было пехоты, только кавалерия. Рядовой состав в основном пополнялся за счёт монголов и бурят, офицерские должности занимали чаще всего русские. Впрочем, офицерам у Унгерна приходилось тяжко. В отряде очень широко практиковались телесные наказания, а сам Унгерн, будучи не в духе, мог побить палкой подвернувшегося под руку офицера.

Учитывая традиции императорской армии, где даже оскорбление словом было тягчайшей обидой для офицера, такие порядки казались просто кощунственными. Неудивительно, что никто из офицеров не хотел служить у него, а большая их часть вынужденно присоединилась к нему в Монголии после разгрома армии Колчака и отступления.

Никакого штаба (в традиционном понимании) и прочей бумажной волокиты у Унгерна просто не было. Приказы он отдавал на словах (за редким исключением), а наказаний за любые проступки и ошибки было всего два: телесные истязания и смертная казнь. Со временем практически за любое прегрешение полагалась казнь.

Русским офицерам Унгерн не слишком доверял и третировал их особенно сильно. Среди его ближайших соратников, которым он давал высокие чины, почти все были выдвинуты из низших чинов. Он прекрасно понимал, что кадровые офицеры не будут мириться с его обхождением, так что никогда не выдвигал их слишком высоко. По свидетельству одного из приближённых Унгерна, однажды встал вопрос о назначении командиром одного из полков офицера, хорошо проявившего себя. Однако барон наотрез отказал, заявив, что тот "слишком грамотен".

"Он позорит русских офицеров"

С началом Гражданской войны Унгерн по приглашению Семёнова прибыл в Забайкалье. Красных там было очень мало, тем не менее вскоре обоим пришлось отступить в Манчжурию. Но затем уже большевики из-за незначительности сил покинули регион. Унгерн вернулся в Забайкалье, фактически став наместником Семёнова в Даурии. На протяжении двух лет Унгерн практически не вёл боевых действий, лишь изредка организуя антипартизанские рейды.

В конце 1919 года обстановка на фронте стала меняться. Большевикам удалось мобилизовать огромное количество людей в РККА и добиться перелома. Белые армии отступали, Колчак был выдан чехами.

Унгерн оставался в Забайкалье, но долго так продолжаться не могло. Опасность заключалась не только в наступающей РККА, но и в том, что каппелевцы отступали прямо в Читу. Отношения барона с деятелями белого движения, мягко говоря, были крайне скверными. По сути, кроме старого приятеля Семёнова, он никого не признавал. Белых офицеров он считал интеллигентскими слюнтяями и именовал их "сентиментальным пансионом колчаковских девиц".

Впрочем, они платили ему той же монетой, считая исключительным отморозком. "Безумный барон" — это одна из самых мягких его характеристик. Каппелевцы, отступавшие в Забайкалье, давно грозились при первом удобном случае предать его военно-полевому суду и вздёрнуть на суку за то, что позорит русских офицеров и дискредитирует белую идею.

Тем не менее в Забайкалье они были не в том положении, чтобы справиться со ставленником Семёнова. Попытки атамана свести остатки каппелевцев и азиатскую дивизию Унгерна в одну армию были встречены шумными протестами каппелевцев, не желавших находиться в одной армии с Унгерном. Генерал Лохвицкий заявил, что для него оскорбительно служить бок о бок с таким человеком.

Каппелевцы не были хозяевами положения, но были реальной силой, с которой приходилось считаться даже Семёнову. В Даурии, которую Унгерн уже покинул, они арестовали одного из сподвижников барона по фамилии Евсеев и приговорили к смертной казни. Спасло его только вмешательство Семёнова, который добился смягчения приговора.

Их давление было весьма сильным, а позиции Семёнова слабели. В конце концов Унгерн не нашёл ничего лучше, как самочинно покинуть Забайкалье, уйдя в Монголию с тысячей всадников.

В Урге в это время располагался китайский гарнизон. Попытка взять город штурмом провалилась, дивизия понесла тяжёлые потери. Их удалось восполнить только благодаря монголам. За несколько месяцев численность дивизии выросла до 5 тысяч человек. Второй штурм оказался успешен, китайцы бежали.

Монголы наградили Унгерна почётным титулом, однако реальной власти он не получил. Богом его тоже никто не считал. Трудно оценить, насколько искренне Унгерн верил в идеи воссоздания империи Чингисхана, великого азиатского похода на Европу, которые он высказывал в переписке с монгольской знатью. Вполне возможно, что он просто рассчитывал заручиться её поддержкой в своих интересах.

Однако этого ему сделать не удалось. Более того, ему стали тактично намекать, что пребывание его дивизии тяжким бременем ложится на местное население и пора бы ему уйти, несмотря на то что он всячески заигрывал с местным населением, в противовес этому третируя русскую диаспору города.

К концу жизни Унгерн стал весьма подозрителен и едва ли не в каждом русском видел потенциального большевика, которых он умел "определять на глаз". Унгерн разочаровался в европейцах и их культуре и теперь связывал все надежды с Азией. К азиатским солдатам своей дивизии Унгерн относился с чуткостью и вниманием, тогда как офицеров жестоко наказывал за любые провинности. В Урге ему пришлось мобилизовать большую группу бывших колчаковских офицеров, которые сумели добраться до Монголии в частном порядке.

Колчаковцев Унгерн не любил, поэтому стал ещё более подозрителен, чем раньше. Как отмечали даже самые верные его соратники, к 1921 году Унгерн окончательно погрузился в пучину безумной жестокости.

Барон, имевший очень серьёзные проблемы с дисциплиной во время службы в армии, теперь требовал от своих подчинённых идеальной дисциплины, которая поддерживалась телесными наказаниями и казнями. В отряде строжайше запрещалось употреблять алкоголь всем, кроме его самого доверенного лица — начальника контрразведки Сипайло, который пьянствовал открыто (во всяком случае, Унгерн об этом знал). Причина, по которой Унгерн проникся доверием к этому почти первобытному человеку, была проста. Сипайло работал в контрразведке Семёнова, но там прославился жестокостями и прочими сомнительными поступками, и в конце концов возроптали даже бывалые семёновцы. Его изгнали и пригрозили повесить, если вернётся. Идти ему было некуда: и красные, и белые казнили бы его при первой возможности. Единственным спасением стал Унгерн. Тот точно знал, что Сипайло будет верен, потому что бежать ему некуда и не к кому.

Последний поход

В конце мая 1921 года Унгерн объявляет поход на Советскую Россию. К этому времени монголы уже неоднократно давали ему понять, что он засиделся в Урге. 3500 бойцов Унгерна отправились в последний поход.

Вполне очевидно, что рассчитывать на успех 3,5 тысячи человек против 5,5- миллионной армии большевиков было безумием. В пропагандистских целях барон поднял на щит идею восстановления монархии и воцарения Михаила Николаевича (к тому моменту давно убитого большевиками). Трудно сказать, верил ли сам Унгерн в слухи о его смерти, во всяком случае, очевидно, что он рассчитывал на восстание в России.

Кроме того, Унгерн жил в абсолютном отрыве от реальности. Он совершенно не представлял себе настроений в России и даже не знал, что из себя представляет Красная армия. За три года войны он практически ни разу не столкнулся с регулярными частями РККА. В Забайкалье он действовал только против разрозненных групп партизан. Но в то время у большевиков не было в Сибири и Забайкалье своих людей и им приходилось пользоваться услугами весьма сомнительных элементов. Зачастую красные партизаны вербовались из дореволюционных преступников. А "дедушка сибирских партизан" Нестор Каландаришвили до революции имел тесные связи в воровском мире Сибири.

Дивизии Унгерна не удалось взять Троицкосавск. Но во втором сражении удалось разбить красный отряд у Гусиноозерского дацана. На этом успехи закончились. Большевики подтянули подкрепления — и отряду пришлось отступать обратно в Монголию, чтобы не оказаться в окружении.

Унгерн оказался в ловушке. Куда бы он ни пошёл, везде его ждал трибунал. В СССР его осудили бы как контрреволюционера, в Манчжурии это сделали бы китайцы за нападение на Ургу, а в Приморье власть была у каппелевцев, выдавивших Семёнова, и они тоже не упустили бы случая поквитаться с ним.

Унгерн решил идти на юг (по свидетельствам очевидцев — в Тибет), но всем было ясно, что поход будет гибельным. Это переполнило чашу терпения его собственных офицеров, которые решили разделаться с деспотичным командиром. Унгерн не очень хорошо относился к своим офицерам и всегда избегал называть их по званию, только по фамилии. А когда начались первые неудачи, стал вымещать злобу даже на своих любимцах из ближайшего окружения. Он жестоко расправился с несколькими уважаемыми офицерами, чем вызвал ропот среди остальных.

Бывшие колчаковские офицеры, которых он мобилизовал в Урге, были недовольны методами Унгерна. Особенно после того, как тот приказал расправиться с Николаем Казагранди под смехотворным предлогом, будто бы он тайный большевик. При этом Казагранди, в отличие от отсидевшегося в Даурии Унгерна, все три года провоевал на фронтах Гражданской войны. Не исключено, что истинной причиной казни стало подозрение Унгерна, что офицеры будут более лояльны харизматичному Казагранди.

Большинство офицеров устали от Унгерна и его бессмысленной жестокости. Возник план свергнуть командира и уйти в Манчжурию. В обеих бригадах, на которые была разделена дивизия, зрел заговор. В первой бригаде он был успешен, её командир — ближайший сподвижник барона Резухин — был убит. На Унгерна также было совершено покушение, но он сумел уйти невредимым. Сев на коня, барон помчался к монголам, верность которых казалась ему абсолютной. Однако те связали командира и повезли к офицерам. Но по пути наткнулись на конный разъезд красных. Так Унгерн и попал в плен.

Лично Лениным было принято решение провести показательный процесс и расстрелять Унгерна, соответствующую инструкцию он передал в Новониколаевск. Обвинителем на процессе выступал тогда ещё не очень известный Ярославский — будущий главный безбожник СССР. Процесс был весьма коротким, Унгерна обвинили в терроре против населения, контрреволюционных деяниях и работе на японскую разведку. Со всеми обвинениями подсудимый согласился, кроме последнего. 15 сентября в Новониколаевске состоялся суд, закончившийся вынесением смертного приговора. В тот же день Унгерн был расстрелян.

Унгерн, несомненно, стал одной из самых экзотических фигур Гражданской войны. Пожалуй, он был единственным из военачальников, которого свои боялись гораздо больше, чем чужие. Хотя бы потому, что серьёзными боевыми действиями (за исключением штурма Урги) барон за всю войну не отметился, тогда как в его отряде и на территориях, контролируемых им, процветал жестокий террор. К тому же численность его отряда, на протяжении войны колебавшаяся от 1 до 3,5 тысячи человек, была настолько мала даже по меркам той войны, что вряд ли противники могли опасаться его всерьёз. Деникин, Колчак, Юденич, Врангель действительно пугали большевиков, одерживали победы и в определённые моменты были очень близки к успеху. Унгерн всю войну просидел в далеком Забайкалье с небольшим отрядом, затем ушёл в Монголию, откуда предпринял самоубийственный поход, не принёсший даже локальных успехов.

На суде обвинители стремились представить его типичным представителем дореволюционной аристократии, в духе классового подхода. Но это было нелепостью, учитывая его образ жизни и взгляды. Этот остзейский немец с душой дикого хунхуза совершенно не вписывался ни в какие рамки. Для многих белых офицеров он был безумцем, утратившим человеческий облик. Для красных — аристократом-мракобесом. Для зелёных — слишком жестоким с подчинёнными. Поэтому неудивительно, что его личность до сих пор вызывает огромный интерес, хотя его реальная роль в российской Гражданской войне довольно незначительна, в отличие от Монголии.