| 
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.
М. Лермонтов
Эту статью я прочёл впервые в прошлом году и ответил на неё двумя очерками «Мужик» и «Без раскаяния нет прощения». Критиковал ли я эту статью?
Да. Но слегка, полагая при этом, что исторические факты, приводимые мною, опрокидывают вздорный вымысел людей определённой категории, пытающихся свалить всю вину за большевистскую жестокость на русское крестьянство.
Не то, чтобы Горький смешивал большевиков с крестьянами, нет! Перекладывая грехи одних на плечи других, он пытался выделить из общей массы народа интеллигента и рабочего, выдавать их за «соль земли», а прочий народ оглупить и принизить. Приём нехитрый и даже примитивный. Вот, извольте удостовериться: «Это было в 1606 году: московские бояре только что затравили талантливого царя Бориса Годунова и убили умного смельчака, загадочного юношу, который, приняв имя Дмитрия, сына Ивана Грозного, занял Московский престол и, пытаясь перебороть азиатские нравы москвитян, говорил им в лицо: "Вы считаете себя самым праведным народом в мире, а вы развратны, злобны, мало любите ближнего и не расположены делать добро"».
Не правда ли, очень трогательное признание «пролетарского просветителя и радетеля за русский народ»?!
Не знаю, как заграничный читатель, для кого была написана статья, воспринял этот пассаж, а наш усмехнётся. Смешно, не правда ли? Смахивает на цитирование изречений Смердякова. Помните, как этот персонаж, рассуждая, сожалеет, что нас «тёмных» да «глупых» не завоевали «культурные» да «умные» французы?..
Тёмные мы, тёмные и есть... «Талантливого» царя Бориса сравниваем с жестоким и хитрым царём Иродом, «умного смельчака, загадочного юношу» называем самозванцем и вором; а главный наш грех — «злобны», мало любим «ближнего», «не расположены делать добро»... Н-да. Прав Смердяков, прав. Куда уж дальше, ежели его точку зрения разделяет сам товарищ Горький.
Эта смердяковщина так и хлещет со страниц объёмной статьи Горького: «В русской жестокости чувствуется дьявольская изощрённость, в ней есть нечто тонкое, изысканное...» (не хватает ещё
— «изячного!»). «Можно допустить, что на развитие жестокости влияло чтение житий святых великомученников...»
Бедные святые! И тут вас притянули за уши. «В Сибири крестьяне, выкопав ямы, опускали туда — вниз головой — пленных красноармейцев...» «В тамбовской губернии коммунистов пригвождали железнодорожными костылями в левую руку и в левую ногу». «Кто более жесток: белые или красные?» — вопрошает буревестник революции и сам отвечает; «Вероятно — одинаково, ведь и те и другие — русские»...
Ага! И Свердлов с Якиром — палачи казачества — были русские? И Юровский с Войковым да Голощёкиным, убившие семью Романовых, тоже русские? И оберпалачи ЧК Дзержинский и Лацис — тоже русские? Будет уж тень на плетень наводить...
Да, в Тамбовской губернии коммунистов не жалели. А коммунисты жалели крестьян? А расстрелы заложников — женщин, стариков и детей! Уничтожение сел и деревень огнём и мечом?! Эта дьявольская выдумка Тухачевского, превращённая затем в «теорию выжженной земли»! А концлагеря за колючей проволокой под открытым небом, в осеннюю да в зимнюю стужу? Или и там по национальному признаку людей подбирали? Нет, брат, там за колючей проволокой был интернационал. Произвол в России никогда не имел национальной окраски.
И прав собеседник Горького, мужик, из красных командиров, сказавший о стране, погружённой в пучину гражданской войны:
« — Да, конечно, держава была специальная, даже вовсе необыкновенная, ну, а теперь, по-моему, окончательно впала в негодяйство».
А создали это «негодяйство» прежде всего коммунисты, — вот чего Горький не может, а точнее не хочет понять.
О еврейских погромах в России... И тут Горький врёт, говоря о зверствах при погромах, он патетически вопрошает: «Но где же — наконец — тот добродушный, вдумчивый русский крестьянин, неутомимый искатель правды и справедливости, о котором так убедительно и красиво рассказывали миру русская литература ХX века?»
Отметим: а там, где и положено ему быть — в русских сёлах и деревнях, в которых, кстати, еврейских погромов не было. А начались они в Литве да в Польше, перекинулись частично на Украину и проходили в основном в городах. В России же их не было. Так-то...
В моём селе Пителине до революции жил и работал аптекарь Абрамсон. Был богат и уважаем. В 1918 году уехал в Германию не от еврейских погромов, а от правления большевиков. И во время известного крестьянского восстания в 1930 году пителинские мужики не убивали евреев из районных начальников; убили одного, да и того русского — Горюнова.
По Горькому типичный крестьянин отроду настроен против людей. «Люди — особенно люди города — очень мешают ему жить, он считает их лишними на земле, буквально удобренной потом и кровью его...»
Бред какой-то. Право же, я не знаю ни одного своего односельчанина, который в те времена, дореволюционные и в двадцатые годы не связан был бы с городом. Один мой дед был астраханским лоцманом, ещё в прошлом веке обслуживал корабли, проходившие из Каспия в Волгу, второй дед был черноморским моряком, грузчиком. Все мои дядья и отец ходили на шхунах, на пароходах, работали на заводах и на стройках. Но они оставались крестьянами, и в двадцатых годах почти все вернулись на землю. Семья моя, село моё, да и все окружающие сёла — не исключение, — это типичные семьи в русских сёлах приокской средней полосы — они были и рабочими и крестьянскими одновременно. И каких только профессий не было в нашем селе и в окружающих сёлах! Мочильские капитаны да боцманы, гридинские штукатуры да бондари, веряевские каменщики, пителинские кирпичники, механики, бурлаки... А были и торговые семьи, имели магазины, трактиры держали, чайные и пр. Русский человек центральной полосы России стоял одной ногой на земле, другой в промысле или в «деле». И не знать этого русскому писателю не гоже. И утверждать о русском крестьянине, что «люди — особенно люди города — очень мешают ему жить, он считает их лишними на земле» — может разве что человек далекий от жизни русского народа, либо откровенный демагог, преследующий совершенно определённые неблаговидные цели.
А вот что пишет Горький о вере: «Я думаю, что человек безграмотный и не привыкший мыслить, не может быть истинным теистом или атеистом и что путь к твёрдой, глубокой вере лежит через пустыню неверия...»
Что за чушь?! Хорошо известно, что великие пастыри Русской православной церкви с детских лет постигали глубину и животворящую силу православной веры. И как можно облыжно обзывать русского крестьянина двадцатых годов безграмотным человеком? По летней переписи 1917 года, проведённой Временным правительством, 75% мужского населения европейской части России было грамотным. А в 1927 году на XV съезде ВКП(б) Крупская жаловалась, что грамотность призывников в двадцать седьмом году значительно уступала грамотности призыва 1917 года. И говорила жена Ленина, что стыдно от того, что за десять лет советской власти грамотность в стране значительно убавилась.
Неискренни и нечистоплотны рассуждения Горького и насчёт заблуждений крестьянского ума: «А что, не у Колчака ли правда-то? Не против ли себя идём? Да и сам я иной день как баран живу — ничего не понимаю. Распря везде! — жалуется писателю один красный командир из мужиков... А один пленный, колчаковский солдат из матросов, раненый, доказывал нам, что Ленин немцам на руку играет. Документы у него были, и доказано в них, что имел Ленин переписку о деньгах с немецкими генералами. Ничего толком не знаешь. — Кому верить? Все против всех...»
И в ответ на эту душераздирающую исповедь, писатель холодно резюмирует; «не мало бесед вёл я с крестьянами на разные темы, и, в общем, они вызывали у меня тяжёлое впечатление: люди много видят, но — до отчаяния мало понимают».
Право же, тут скорее поймёшь и простишь мятущуюся душу крестьянина в шинели, чем самодовольный рык и плевок в его сторону маститого писателя. А как много доказательств трезвости и проницательности ума выказали крестьяне ворчливому писателю.
«— Так, — сказал один слушатель, бородатый красавец, — по воздуху галками научились летать, под водой щуками плаваем, а на земле жить не умеем. Сначала-то на земле надо бы твёрдо устроиться, а на воздух — после. И денег бы не тратить на эти забавы! Другой сердито добавил:
— Пользы нам от фокусов этих нет, а расход большой и людьми, и деньгами. Мне подковы надо, топор, у меня гвоздей нет, а вы тут на улице памятники ставите — баловство это!
— Ребятишек одеть не во что, а у вас везде флаги болтаются...»
Конечно, писатель Горький их осуждает, а мне грустно от того, что как тогда, так и теперь мы не слушаем трезвых советчиков.
А какие мудрые советы дают эти мужики, снисходительно внимающему писателю.
«— Нам, друг, больших фабрик не надо, от них только бунты и всякий разврат. Мы бы так устроились: сукновальню, человек на сто рабочих, кожевню — тоже небольшую, и так всё бы маленькие фабрики, да подальше одна от другой, чтобы рабочие-то не скоплялись в одном месте, и так бы потихоньку всю губернию обстроить небольшими заводишками...»
Вот вам блестяще развитая теория создания малых предприятий, высказанная задолго до их расцвета. Форд понял это и претворил в жизнь, а мыслитель Горький осудил...
Теперь, отнёсенные семидесятилетним смерчем на край социальной пропасти, лихорадочно оглядываясь по сторонам, как преступники, мы с ужасом замечаем, что единственной опорой, на которую можно было бы опереться, чтобы не свалиться в бездну, той надёжной скалы нашей государственности — её сеятеля и хранителя — уже нет. Он бездумно и безжалостно уничтожен был, размолот и распылён в прах, жерновами революционно-бюрократического произвола. Теперь мы в отчаянии бормочем: где он? Кто виноват, что его нет?...
И Горького перечитываем с той же мыслью: что случилось? Почему нет нашего «сеятеля и хранителя»? Кто виноват в этом?
А сами и виноваты, кругом виноваты. Знали, что существует дьявольская система винтиков и колёсиков, приводимая в движение сатаной с подручными, дабы перемолоть в прах краеугольные камни остойчивости человеческой личности: собственность, право на землю, а следственно и право на независимость.
«Независимость — слово-то хоть и неважное, да вещь больно хорошая», — писал Пушкин. И мы это знали, но покорно молчали, наблюдая, как железом и огнём искоренялась независимость «основного класса». Да, независимый человек не угоден для вселенских экспериментов по устроению всеобщего рая в бесправности. Таким и был крестьянин, самый многолюдный класс на Руси. На него-то и обрушилась адская машина обесчеловечивания.
И Горький не только одобрял эту сатанинскую мясорубку, но и пытался свалить вину с больной головы на здоровую; оправдать палача и обвинить жертву. «Жестокость форм революции я объясняю исключительно жестокостью русского народа», — писал он в своей статье. Поневоле вспомнишь ироническое замечание Пушкина: «Смотри, пожалуй, вздор какой!» Ну, а как объяснить жертвы Французской революции? Тоже жестокостью народа? А ведь они были в пропорциональном отношении к населению не меньшими, чем у нас. После той революции и после наполеоновских войн, вызванных ею, более чем через полусотню лет средний рост француза — их солдат уступал среднему росту гренадеров доревоционной поры.
А чем объяснить жестокость парагвайской революции и её диктатора Франсия — верного ученика Робеспьера? Тоже жестокостью парагвайского народа? И эта революция обескровила народ и отбросила страну лет на сто в своём развитии.
А в Китае? И там народ виноват в «жестокости форм революции»? В 1949 — 50 годах, живя в Китае, я достаточно насмотрелся и на «раскулачивания», и на «открытые судилища» с избиением публично «врагов народа», и на расстрелы за городской чертой посреди бела дня, и на осквернения трупов «врагов народа». Кто там виноват? Как объяснить «жестокость форм революции»? Вроде бы там без русского народа обошлись.
Я уж не говорю о Пол-Потовском геноциде, уничтожившем почти одну треть населения Камбоджи.
Формула Горького — во всём виноват русский народ — смехотворна и лукава. За версту видно, что искал он не причины, объясняющие революционное насилие, а способ выгородить от осуждения за кровавые злодеяния своих знакомых и приятелей.
«Когда в «зверствах» обвиняют вождей революции — группу наиболее активной интеллигенции — я рассматриваю эти обвинении как ложь и клевету, неизбежные в борьбе политических партий...»
«Активные» по Горькому — это те, «кто взял на себя каторжную, Геркулесову работу очистки Авгиевых конюшен русской жизни, я не могу считать их «мучителями народа», с моей точки зрения они — скорее жертвы».
Конечно, «вожди революции» ничего не ведали о расстреле невинных детей Романовых в подвале Ипатьевского дома, не знали о поголовном уничтожении детей, стариков, женщин в казачьих станицах во времена «расказачивания» на Дону, не ведали о массовых расстрелах в московских, в петроградских подвалах ЧК, не знали и о зверствах усмирителей Тамбовского восстания и т.д. и т.п. Ну, ничего-то они не ведали, потому как сами «жертвы», т.е. агнцы божие...
Впрочем, в своём писании Горький вполне допускал, что ведали «мучители народа», что творят, но все эти расстрелы по Горькому — не преступный террор против мирного населения, а всего-то «Геркулесова работа» по «очистке Авгиевых конюшен русской жизни...»
Скажите мне, у какого ещё народа в этом мире подлунном есть в школьных программах такой писатель, который оправдывал бы и освящал своим словом чудовищные преступления, совершённые против всей нации? Нет... В истории человеческой ещё ни один писатель не совершил такого глумления над родом людским.
Вспомним, что написана была эта статья в 1922 году, не только в оправдание совершённых преступлений против российского народа, но и в поощрение грядущих ещё более свирепых расправ над невинными жертвами, представляющими все народы нашей страны. Прошли 1918 — 19 — 20 — 21 страшные годы... А там впереди ещё страшнее 1929 — 30, 1935, 1937 — 38 — 39 и иные годы. А вместе с ними всплывают и лица: Свердлов, Ленин, Сталин, Троцкий, Дзержинский, Ягода, Ежов, Берия... Да, страшна работа палача, набившего руку на невинных жертвах. Но как оценить освещение этого рода деятельности словом художника?! Кощунство? Святотатство?! Проповедь человеконенавистничества?!! Ну, как ещё? Я теряюсь...
Горький же находит очень простой выход, жестокий и циничный: «... как евреи, выведенные Моисеем из рабства Египетского, вымрут полудикие, глупые, тяжёлые люди русских сёл и деревень — все те, почти страшные люди, о которых говорилось выше, и место их займёт новое племя — грамотных, разумных, бодрых людей».
Вот так... радовался, что вымирали евреи, радуется, что вымрут и русские.
Да, вымерли, вернее — выморили. Пришли иные с лицами «бодрых людей». Но ликовать по этому поводу не хочется... Тошно.
Борис Межуев |
