К 100-летию Великой Октябрьской социалистической революции
К февралю 1917 года Российская империя стояла на грани голода. Нынешние любители «России, которую мы потеряли» стремятся доказать, что, мол, на самом деле с продовольствием все было в порядке, а беспорядки в «зажравшихся столицах» спровоцированы на пустом месте.
А вот как дела обстояли в реальности
В Петрограде с 15 января до 15 февраля запасы муки уменьшились с 1426 до 714 тыс. пудов. 13 февраля градоначальник А.П. Балк сообщал, что за последнюю неделю подвоз муки составлял 5 тыс. пудов в день при норме 60 тыс. пудов.
Московский городской голова М.В. Челноков послал председателю Совета министров четыре телеграммы, предупреждая, что нехватка продовольствия «угрожает вызвать в ближайшие дни хлебный голод, последствием чего явится острое недовольство и волнения со стороны населения».
«Среди… рабочей массы происходит сильное брожение вследствие недостатка хлеба; почти всем полицейским чинам приходится ежедневно слышать жалобы, что не ели хлеба по 2–3 дня и более, и поэтому легко можно ожидать крупных уличных беспорядков. Острота положения достигла такого размера, что некоторые, дождавшиеся покупки фунтов двух хлеба, крестятся и плачут от радости».
/Из донесения пристава 2-го участка Выборгской части./
В начале февраля на Северном фронте продовольствия оставалось на два дня, на Западном фронте запасы муки закончились, части перешли на консервы и сухарный паек.
«Кормят плохо, хлеба дают мало, очень стало трудно», «часто по суткам сидим не емши, без хлеба», «голод мучит больше всего, хлеба я получаю около фунта в сутки, ну а суп – чистая вода».
/Из донесения старшего военного цензора штаба 2-го Сибирского корпуса о высказываниях в солдатских письмах./
Ситуация в армии была критической.
«Анисье Лашмаковой. Вы – солдатка, имеющая пять человек детей. Получали пособие. Но ваш муж добровольно сдался в плен и вас лишили пособия. Спрашиваете, чем виноваты дети за грех отца?
– Дети-то не виноваты, но отцы, прежде чем добровольно сдаваться в плен, должны бы подумать не только о воинской чести, о родине, но и о своих детях».
/Газета «Трудовая Копейка»/
Миллионы подданных, прежде всего крестьяне, считали грехом отправлять их на бессмысленную бойню.
По данным Австро-Венгерского бюро, общее число русских пленных, находившихся в лагерях Центральных держав, к 1 февраля 1917 г. исчислялось в 2 080 694. На 100 убитых в русской армии приходилось 300 пленных, а в германской, английской и французской армиях – от 20 до 26.
«Армия в течение зимы может просто покинуть окопы и поле сражения. Таково грозное, все растущее настроение в полках»
/Генерал А.М. Крымов в разговоре с председателем Думы М.В. Родзянко./
Единственный выход – политическая борьба. Именно к этому призывали большевики, в том числе к всеобщей политической стачке с требованием прекращения войны.
«Теперь не время для экономических забастовок, эти забастовки не дадут рабочему классу ничего, следует устроить всеобщую политическую забастовку, чтобы добиться лучшей жизни».
/Из обращения большевиков, зачитанного рабочим Вакуленко 25 января (7 февраля) на собрании рабочих слесарной мастерской Харьковского завода Гельферих-Саде./
«Чья возьмет?»
«Революция носилась в воздухе, и единственный спорный вопрос заключался в том, придет она сверху или снизу… Народное восстание, вызванное всеобщим недостатком хлеба, могло вспыхнуть ежеминутно».
/Посол Великобритании в России Д. Бьюкенен./
Царская власть, не способная противостоять системному кризису, привычным для себя способом насилия готовилась подавлять народные волнения.
Комиссия под председательством командующего Петроградским военным округом генерала Хабалова осуществила разработку плана дислокации и действий войск. Во главе карательных частей был поставлен генерал Чебыкин. В каждом из шести полицмейстерств полиция, жандармерия и войска объединялись под командованием особых штаб-офицеров. На крышах домов было оборудовано не менее 50 пулеметных гнезд. Всем рядовым чинам полиции было объявлено, что им как солдатам осажденной крепости будет выдаваться усиленный оклад: от 60 до 100 рублей.
«У нас сейчас расклеены на всех заборах объявления градоначальника с убеждением рабочих не бастовать и обещанием расстрела. Готовится второе 9-е января. По всему судя, резюмируя все слухи и факты – быть взрыву. Но к чему это приведет? Чья возьмет? Страшно подумать: у нас нет хлеба…»
/Текст перлюстрированного письма в полицейском донесении./
Однако рабочие протесты нарастали.
8–9 февраля начались забастовки на ряде заводов Петрограда и Колпина.
10 февраля часть заводов города стояла, другая работала только до обеда. Состоялись митинги, на которых большевистская партия распространила 10 тысяч листовок.
По призыву комитета большевиков рабочие Ижорского завода в Колпино 13–15 февраля провели митинги в цехах. С речами выступили большевики Т.Н. Панов, М.Ф. Огурцов и сами заводские рабочие. После первого столкновения с казаками 15 февраля забастовка начинает приобретать политический характер.
К 14 февраля бастовало более 80 тыс. рабочих 58 петроградских предприятий, в том числе Обуховский завод, фабрика Торнтона, «Атлас», «Айваз», «Старый Лесснер» и «Новый Лесснер» и др.
Революция сверху или снизу?
Главным запланированным политическим событием февраля 1917-го должно было стать возобновление 14 (27) февраля работы Государственной Думы IV созыва. По составу Дума являлась буржуазно-помещичьей.
Пятеро депутатов-большевиков (на снимке) были арестованы в ноябре 1914 года, а партия запрещена. Суд над арестованными состоялся 10–13 февраля 1915 года, и все 5 депутатов были признаны виновными как участники организации, ставящей задачей свержение царизма, и приговорены к сибирской ссылке.
В феврале 1917-го большевики призвали отметить эту дату манифестациями и однодневной стачкой «в знак готовности отдать… жизнь в борьбе за лозунги, которые открыто звучали в устах наших сосланных депутатов».
Однако в том числе в рабочей среде еще не развеялись надежды, что «конструктивная критика», звучавшая в адрес царской власти от думского большинства, способна решить проблемы народных масс. Но буржуазная дума была озабочена своими классовыми интересами.
«Необходимо немедля же разрешить вопрос о продлении полномочий нынешнего состава Государственной Думы вне зависимости от ее действий… Никакие героические усилия… не могут заставить Государственную Думу идти по указке правительства… Государственная Дума потеряла бы доверие к себе страны, и тогда, по всему вероятию, страна, изнемогая от тягот жизни, в виду создавшихся неурядиц в управлении, сама могла бы стать на защиту своих законных интересов. Этого допустить никак нельзя, это надо всячески предотвратить и это составляет нашу основную задачу».
/Из всеподданнейшего доклада председателя Государственной Думы Михаила Родзянко, 10 февраля 1917 г., Царское Село./
Николай II, не желавший делиться абсолютной властью и не осознававший, что вот-вот лишится ее совсем, с доводами Родзянко не согласился. Но невозможно было согласиться с ними и народным массам, желавшим «Хлеба!» и «Мира!». А для этого требовалось именно самим встать за защиту своих жизненно важных интересов.
«Жить стало невозможно. Нечего есть. Не во что одеться. Нечем топить. На фронте – кровь, увечье, смерть…
Отдавать братьев и детей на бойню, а самим издыхать от холода и голода и молчать без конца – это трусость, бессмысленная, преступная, подлая. …Надвинулось время открытой борьбы. Забастовки, митинги, демонстрации не ослабят организацию, а усилят ее. Пользуйтесь всяким случаем, всяким удобным днем. Всегда и везде с массой и со своими революционными лозунгами.
Все под красные знамена революции! Долой царскую монархию! Да здравствует демократическая республика! Да здравствует восьмичасовой рабочий день! Вся помещичья земля народу! Да здравствует Всероссийская всеобщая стачка! Долой войну!»
/Из листка Петроградского комитета партии большевиков, распространенного в феврале 1917 года./
***
ПАРТИЯ БОЛЬШЕВИКОВ В КАНУН ФЕВРАЛЯ
На полях истории
В околоисторической публицистике распространено ныне мнение о полнейшей неожиданности и внезапности разразившейся в феврале 17-го революции и о непричастности к ней партии большевиков как организованной и действовавшей именно в России, а не за границей политической силы, что Ленин будто бы «проспал» Февральскую революцию. В доказательство ссылаются обычно на его слова из «Доклада о революции 1905 года» (январь 1917 г.) о том, что «мы, старики», может быть, не доживем до решающих битв революции, а также на слова из письма Инессе Арманд 13 марта: «Из России нет ничего, даже писем!!»
Однако, цитируя доклад, не упоминают сказанное нескольким строчками выше: «Нас не должна обманывать теперешняя гробовая тишина в Европе. Европа чревата революцией». Это было сказано на собрании молодых швейцарских социалистов о европейской революции, начавшейся почти два года спустя в Германии и Австро-Венгрии, и до ее решающих битв старики действительно не дожили. Но относительно России Ленин еще в декабре 1916-го не только констатировал высокую вероятность буржуазной революции в связи с возможным заключением сепаратного мира между русским царем и германским кайзером, но и точно предсказал ключевые персоны будущего Временного правительства: «При теперешнем состоянии России ее правительством могли бы тогда оказаться Милюков (министр иностранных дел. – Ред.) с Гучковым (военный министр. – Ред.) или Милюков с Керенским (министр юстиции. – Ред.)» (т. 30, с. 243).
Что же касается «непричастности» большевиков, то это прямо неверно. Да, часть ЦК РСДРП (б) оставалась во время войны в эмиграции, часть – пребывала в Сибири. Но в Петрограде действовало Русское бюро ЦК во главе с членом ЦК Александром Гавриловичем Шляпниковым, который всю войну регулярно курсировал между Россией и Скандинавией, находился на постоянной связи с Лениным, обеспечивая взаимодействие русской и заграничной частей партии. Понятно, что в условиях войны взаимодействие налаживалось тяжело. Обе стороны испытывали крайний информационный голод. Напутствуя Шляпникова перед его последней поездкой в Россию в октябре 1916 г., Ленин писал: «Самое больное место теперь: слабость связи между нами и руководящими рабочими в России!! Никакой переписки!! Никого, кроме Джемса (сестра Ленина А.И. Елизарова-Ульянова. – Ред.), а теперь и его нет!! Так нельзя. Ни издания листовок, ни транспорта, ни спевки насчет прокламаций, ни посылки их проектов и пр. и пр. нельзя поставить без правильной конспиративной переписки. В этом гвоздь! Этого не сделал (тогда не мог, пожалуй) Беленин (псевдоним Шляпникова. – Ред.) в первую поездку. Убедите его, Христа ради, что это обязательно сделать во вторую поездку! Обязательно!! Числом связей измерять надо ближайший успех поездки, ей-ей!! (Конечно, личное влияние Беленина еще важнее, но он не сможет остаться надолго нигде, не губя себя и не вредя делу.) Числом связей в каждом городе измеряется успех поездки!! Две трети связи, минимум, в каждом городе с руководящими рабочими, т.е. чтобы они писали сами, сами овладели конспиративной перепиской (не боги горшки обжигают), сами приготовили для себя каждый по 1–2 «наследнику» на случай провала. Не доверять этого интеллигенции, одной. Не доверять. Это могут и должны делать руководящие рабочие. Без этого нельзя установить преемственность и цельность работы, а это главное».
Наказ возымел действие, и 18 декабря 1916 г. Ленин сообщает Арманд: «Получилось сегодня еще одно письмо из СПб. – в последнее время оттуда заботливо пишут. Настроение, пишут, архиреволюционное». Письмо это пришло не от Беленина, а, скорее всего, от одного из мобилизованных им «руководящих рабочих». Тем не менее связь с Россией оставалась неустойчивой и спорадической. Именно дефицитом информации о текущих событиях объясняются «революционное нетерпение» Ленина и перепады его настроения. Так, пессимистичное письмо Инессе отправлено 13 марта (28 февраля по старому стилю) – как раз в тот день, когда восстание в Петрограде победило, царское правительство арестовано, а в Таврическом дворце уже приступили к работе два параллельных органа власти – Временное правительство и Совет рабочих и солдатских депутатов. Первые же сведения о революции поступили в европейскую прессу лишь два дня спустя, и Ленин сразу же пишет Коллонтай: «Что Россия была последние дни накануне революции, это несомненно».
Эта несомненность основывалась, конечно, в том числе и на информации А.Г. Шляпникова. Его письма и воспоминания наглядно опровергают легенду о «гробовой тишине» в России, о бездействии большевистской партии и ее якобы «неготовности» к революционным событиям.
Наоборот, в тяжелейших условиях партия активно работала в России, организовывала революционные выступления и всесторонне прорабатывала ближайшую стратегию и тактику рабочего класса в революции.
Александр Фролов