Начало здесь: http://cccp2.mirtesen.ru/blog/43999729626/ZHili-byili-nemtsyi...
На Виви
Не довелось Андрею стать трактористом: весной немцам объявили, что их руки
нужны на крайнем Севере. Сказали: «Поедете ловить рыбу для армии». Председатель
колхоза (уже другой – Игнатюк, а Лысенко ушел на фронт) закручинился: целых 40
семей враз должны были покинуть село.
А к ним уже привыкли, нарадоваться не могли на работящих да
безропотных немцев. Но они не были хозяевами себе – ими вертел как хотел НКВД.
И в июне депортированных погрузили на пароход «Орджоникидзе», который доставил
их до Енисейска. Дальше немцев повезли на баржах, буксируемых катерами -
лесосплавщиками.
Путь был долгим и утомительным. Плыли обычно только днем, на ночь делали
стоянку, разводили на берегу костры, готовили нехитрую еду, наспех перекусывали
и погружались в короткий беспокойный сон.
А наутро вновь садились на опостылевшие баржи, за бортами которых
плескалась енисейская вода, неспешно проплывали поросшие лиственницей, сосной и
кедрачом крутые берега. Живой груз – немецкие семьи – сгружали почти в каждом
встречном населенном пункте.
Зашли в Подкаменную Тунгуску, продвигались по ней, пока позволяла
глубина. Оставили немцев на берегах и этой реки. Блюменфельдцы, привыкшие к
своим безоглядным степным просторам да небольшим озерцам, с тревогой
всматривались в обступающие берега дремучие таежные заросли, прислушивались к
яростно клокотавшей на порогах тунгусской воде.
Один из депортированных из
Латвии (немало в том караване было и прибалтов) заснул на борту баржи,
свалился воду и… только его и видели, бедолагу.
- Когда уже на Нижней Тунгуске мы подплывали к какому-либо стойбищу, эвенки тут
же сворачивали свои чумы и исчезали в тайге. Мы не могли понять, в чем дело? –
рассказывал Андрей Александрович. – А уже потом, когда немного обжились в
Эвенкии, нам и рассказали, что среди коренного населения распространился слух:
едут немцы, очень страшный народ – не люди и не звери, но с рогами на голове и
с одним глазом во лбу. Видать, наивные таежники верили этой чуши, а иначе чего
было бежать? И зачем только нужно было такие слухи распускать?
Конечным пунктом путешествия семьи Темпелей и еще нескольких десятков немцев
была фактория Виви. Здесь жили эвенки – рыбаки, охотники. Председатель
сельсовета Комбагир по кличке «Знаешь-понимаешь» (это была его любимая
присказка) отнесся к новоприбывшим без всяких предубеждений, достаточно
радушно, как, впрочем, и все жители Виви.
Им разрешили временно поселиться в избушках оленеводов и
промысловиков, находящихся в тайге. Прибывшее из окружного центра Туры
начальство распорядилось начать строительство двух бараков на 30 семей. Немцам
сказали: «Стройте капитально, надолго. Вы отсюда больше никуда не уедете». То
есть дали понять, что эти дикие суровые места - навсегда.
Ну что ж, навсегда так навсегда. Немцы – народ понятливый и дисциплинированный.
Заготовили лес и заложили два больших барака на берегах Виви, почти напротив
друг друга. О том, какие здесь бывают страшные морозы, уже знали, и потому
строили с таким расчетом, чтобы зимовать можно было без проблем.
- В нашем бараке поселились 15 семей, - вспоминал Андрей Александрович. – У
каждой семьи – своя ячейка, образуемая перегородками. Утеплили дом так, что
даже в самые сильные морозы внутри было жарко, приходилось иногда даже входные
двери открывать, чтобы впустить свежий воздух…
И потянулись монотонные трудовые будни. Зимой немцы заготавливали дрова. Мороз
- не мороз (что такое актированные дни, тогда никто не знал), а три куба
на человека в день выдай. Норму производственную выполнишь – получишь полный
паек.
А он был таков: 600 граммов хлеба в день, на месяц – 2 килограмма
крупы, 750 граммов сахара, 800 граммов масла. Как хочешь, так и растягивай эти
продукты. Хорошо поработаешь, то есть с перевыполнением нормы – добавят в день
200 граммов хлеба: не осилишь норму – пайка хлебная в день составит всего 300
граммов.
Естественно, такая норма – три кубометра в день – была по силам далеко не
каждому. Деревья в 50-градусные морозы становились как каменные, зубья ручных
пил долго ездили по ледяной поверхности стволов, пока удавалось сделать запил.
Люди мерзли, голодали (на морозе, как известно, аппетит всегда разыгрывается не
на шутку, даже если при этом ничего не делать) – паек-то был скудный, и если бы
эвенки иногда не делились со своими несчастными подневольными соседями мясом,
рыбой, – те бы и ног не смогли таскать, не то что работать.
Потом немцам все же снизили норму – сделали ее по три куба на два
человека. Иначе бы они просто все повымерли, а это было бы не по-хозяйски, не
по-государственному. А смерти случались часто…
- Среди нас были и прибалты, - рассказывает Андрей Александрович. – И вот один
из них, кажется, по фамилии Скарчевский, с двумя высшими образованиями человек,
он раньше жил в Латвии, и очень богато, по его рассказам. Машина у него была,
прислуга... в общем, избалованный такой господинчик.
И вот попадает он в такие ужасные условия, в такие страшные
морозы. Ничего не умеет, лишний раз не пошевелится. И как-то раз мы поехали на
оленях за солью на Уакит за 300 километров - там, на соленом озере, была
солеварка. Мороз-то крепкий, и как только начинаешь замерзать, спрыгиваешь с
олешка, бежишь рядышком. Согреешься, снова садишься и едешь. А Скарчеввский
этот весь укутался и едет, как статуя, хоть бы раз слез.
Ну, когда добрались, наконец, до Уакита, все кинулись в стоящий
чум (стойбище эвенкийское было) – чаю попить, обогреться. А Скарчевский сидит и
сидит на олешке. Кто-то вышел позвать его – он молчит. Толкнули, а он и
свалился как сноп. Замерз. Вот так было…
Сам Андрей Темпель был парнишкой очень живым, деятельным. Любая работа кипела у
него в руках – сказывалась колхозная закваска. Немцы на Виви не только лес
заготавливали, но и рыбачили. Андрей попал в бригаду к Алексею Красноштанову,
мужику требовательному, но справедливому. Если требовал с немцев выработки, то
и сам при этом чертоломил.
- А рыбы тогда было – пропасть! – продолжает свой рассказ Андрей Александрович.
– Перегораживали речку, скажем, отсюда и досюда, заводили в этом месте невод и
вычерпывали в огороженном месте до 12 тонн за раз! Мы эту рыбу солили, сушили,
отправляли в Туру, а оттуда наша продукция уходила на фронт.
Ну и нам самим Красноштанов разрешал брать рыбу на питание сколько
нужно, в этом отношении он не жадный был. А ведь не все бригадиры были такие.
Вон Эльвира моя (тогда еще не жена мне) рыбачила на озере Воеволи. Там тоже
рыбы было навалом. Но им разрешали брать в день не более одной рыбки на
человека. Впроголодь там жили…
Так в нашей беседе мы с Андреем Александровичем перешли постепенно к теме
отношения местного населения, руководящего люда к сосланным немцам.
Счет добра и зла
- Я скажу так: большинство простых людей нам сочувствовали, особенно эвенки.
Когда они убедились, что мы не собираемся им причинять зла и вовсе не те немцы,
против которых воевал СССР; более того, когда узнали, что нас незаслуженно
обидели и выгнали с родной земли, коренное население всячески старалось нам
помочь… Были и начальники неплохие, которые все прекрасно понимали и старались
не доставлять нам лишних неприятностей, - говорит Темпель. – Что касается
подневольного труда: да, было тяжело. Однако и местное население в те годы
работало с не меньшим напряжением и упорством.
Время тогда было такое – суровое и жестокое. Вон брат у Эльвиры
опоздал на работу на 10 минут, его посадили на три месяца. Но посадили
его не за то, что он немец, а за то, что опоздал. Тогда за это сажали и местных
жителей…
Продолжая тему отношения местного населения к депортированным
немцам, Темпель так и не смог вспомнить сколь-нибудь значительного притеснения.
Тех, кто их не любил, были единицы.
- Хороших людей было больше, - утверждает Андрей Александрович. – Благодаря им
мы и выжили в те тяжелые годы – не притесняли, не обижали нас почем зря, а
наоборот, старались поддержать, ободрить. Никогда не забуду директора Туринской
средней школы К.В. Стурова, эвенка с Виви Чапогира по кличке «Митико»,
сеукретаря окружкома партии В.Н. Увачана… Да всех не перечислишь. Спасибо им!
Свой счет добра и зла и у жены Андрея Александровича – Эльвиры Александровны.
Вот ей пришлось потруднее: она безвылазно три года прорыбачила, заготавливала дрова,
выполняла другую работу в самой таежной глуши, на озере Воеволи.
Тамошним немцам не повезло с бригадиром: жестоким оказался
человеком, бессердечным. Норму ему кровь из носу – а дай. Хоть костьми ложись.
И кровь из носу у немцев шла, и костьми ложились.
Но норму давали, иначе или тюрьма, или голодная смерть. До сих пор
Эльвира Александровна хранит обиду и на другого человека – лейтенанта Хромова
из военкомата.
В тот день несколько немок (это было уже в Туре) пилили по
разнарядке дрова для этого учреждения. Мороз стоял жесточайший. Деревянными,
негнущимися руками бедные женщины напилили-таки сколько нужно было дров,
сложили их в поленницу и рассчитывали хоть немного обогреться в жарко
натопленном военкомате. Но вышел этот самый лейтенант, пинками развалил
поленницу, обозвал немок всякими нехорошими словами и заставил все сложить
заново. Не пустил даже на порог теплого помещения. Как тогда стало обидно
Эльвире и ее подругам по несчастью, что и спустя многие годы это
перенесенное унижение жило в ее сердце!
У Андрея Александровича свой взгляд на этот случай.
- Знаете, кто в военкоматах тогда работал: или инвалиды, вернувшиеся с фронта,
или белобилетники, которых на фронт не брали. И у тех, и у этих были свои
причины злиться на нас, немцев. Хотя и не могли они не понимать, что мы-то тут
совершенно не при чем, - рассудительно говорил он.
С такими людьми Андрей Александрович разговаривал на их же языке, а попросту
говоря, дрался, хотя этого ему хотелось меньше всего. Ведь он, как и все немцы,
стоял на спецучете, за ним был особый надзор.
Но что оставалось, когда кто-нибудь, ничем не лучше тебя, считал
себя выше только потому, что ты был репрессированный немец. И старался
утвердить свое превосходство недозволенными методами - оскорблениями,
зуботычинами? Темпель еще у себя в Блюменфельде выучил несколько
безотказных приемов рукопашной схватки. И здесь они ему пригодились. Когда он
поколотил известных туринских блатарей Мишу-Капитана и Луку, вышел победителем
из стычек с хулиганами калибром поменьше, в Туре стало намного меньше охотников
задеть чем-то этого вспыльчивого, крепко сколоченного парня.
Пусть это не повторится.
- А как вы в Туру попали, Андрей Александрович? – спрашиваю я его.
- В 1943 году, как сейчас помню, 15 марта, на Виви приехал старший лейтенант из
Туры, выбрал 12 парней. И нас как бы приписали к военкомату. Сказали, что в
любой момент могут мобилизовать, - рассказывал Темпель. – Расселились мы кто
где, тут же каждому нашли работу, и стали мы ждать вызова из военкомата.
Но нас почему-то не брали и не брали. А вот прибалтов – их здесь
много было тогда, тех брали. Как раз началось освобождение прибалтийских
республик, вот этих ребят на те участки фронта и отправили. А мы так в Туре и
остались. Хотя из Красноярска, я знаю, таких же немцев, как мы, в 1944 году на
фронт уже брали. И правильно делали – ведь мы же были такие же советские люди,
и фашисты были врагами и для нас, потому что топтали нашу общую землю…
Война окончилась. Но поволжские немцы по-прежнему содержались на спецучете,
никуда не имели права выехать, у них не было паспортов. Приходилось ежемесячно
отмечаться в НКВД: дескать, все ли здесь, никто никуда не убежал? Да куда
отсюда убежишь? И зачем? Их земли в приволжских степях уже заняты, это ясно как
божий день. Так что Эвенкия для Темпелей и многих других немцев стала вторым
домом.
- В первые годы наша приволжская степь, особенно весенняя, когда расцветают
тюльпаны, снилась мне часто, - рассказывает Андрей Александрович. – А с годами
эта тоска сгладилась. И сейчас я представить не могу, как смог бы прожить без
тайги, без запаха багульника…
И все же – тянуло ли его на родную землю? Пожалуй, нет. Ведь Андрей
Александрович попал в Эвенкию в таком возрасте, когда смена обстоятельств,
места жительства проходит практически безболезненно, а над всем довлеет жажда
новизны ощущений.
Люди постарше, конечно, тосковали по родным местам. Темпель
вычитал даже такую историю: один из их земляков, уже глубокий старик, после
того как немцам в 1955-1956 годах разрешили свободно передвигаться по стране, вернули
им общегражданские права, добрался-таки до родной деревни. Даже дом свой нашел.
Но он, понятно, был занят другими людьми.
На стук вышла хозяйка: мол, чего тебе надо, старик? А он: «Это мой
дом, я здесь когда-то жил» Ему в ответ недобро: «Проваливай, ничего не знаем,
мы хозяева этого дома».
Старик ответил, что он ни на чем не настаивает, только просит
разрешения посидеть несколько минут на крыльце родного дома. А потом он уйдет.
Присел немец-старик на крылечко, вздохнул да и умер. На родной земле…
Андрей Александрович никуда отсюда выезжать не собирался – слишком много
времени он провел здесь, сложилась его судьба, здесь он вырастил двоих сыновей,
здесь живут его внуки и правнучка. Здесь он со своей Эльвирой Александровной
отпраздновал золотую свадьбу, за многие годы добросовестной работы на Севере
был отмечен правительственными наградами.
Несколько лет назад Андрей Александрович навсегда упокоился на этой суровой
земле, приютившей его в начале грозных сороковых и ставшей для него второй
родиной. И не было у него зла на тех, по чьей недоброй воле
его занесло в эти края.
- Что ж, я понимаю – время было такое, - покачивая головой, задумчиво говорил
он с неистребимым немецким акцентом, от которого так и не мог избавиться
до конца своих дней. – Не только с немцами так обошлись, но и со многими другими
народами. И мне очень хочется, чтобы такое больше не повторилось. Никогда…
