1. Слово составителя
В мае 1998 года, разбирая бумаги историка В.Д. Мочалова (1902–1970), я обнаружил его собственноручные записи двух совещаний у И.В. Сталина.
Рукописи, пролежавшие без движения в личном архиве ученого более полувека, хорошо сохранились. Часть из них – это беглые заметки автора, сделанные в ходе бесед 28 декабря 1945-го и 23 декабря 1946 года, другая часть – фактически готовые очерки.
Судя по многим признакам, Василий Дмитриевич писал их для себя и не думал о публикации. С профессиональной добросовестностью он фиксировал то, что видел и слышал, как потому, что это было необходимо ему для дальнейшей работы, так и потому, что являлось моментом Большой Истории, вторгшейся в его собственную жизнь.Мне уже приходилось отмечать, что тот феномен, который поныне именуется “культом личности Сталина”, не был его личным (или, вернее, прежде всего был не его личным) творением. “Культ” активно лепили – и очень часто вопреки Сталину – многочисленные “ваятели” от аппарата.
Текст бесед, о которых пойдет речь в предлагаемых очерках, в этом смысле особенно показателен. Он вводит нашего современника в плотные слои идеологической атмосферы послевоенного времени. Речь идет о наиболее, пожалуй, чувствительном нерве “культа” – выпуске Собрания сочинений и краткой биографии самого Сталина. Читатель попадает в святая святых пропагандистской мастерской, в ее горнило и выносит оттуда далеко не однозначное мнение. Сталин, оказывается, воюет с вульгарными аллилуйщиками, воюет непритворно, разбирая многие их фокусы задним числом и явно досадуя, что они вообще имели место.
Теперь, когда опубликована правка Сталина в макете второго издания его краткой биографии, отчетливо видно, как лукавил Н.С. Хрущев, доказывая, “что сам Сталин всячески поощрял и поддерживал возвеличивание его персоны”. В качестве примера на дополнительном заседании ХХ съезда КПСС 25 февраля 1956 года Хрущев привел “некоторые характеристики деятельности Сталина, вписанные рукою самого Сталина” в его краткую биографию. Хрущев цитирует одно место из книги, где говорится, что в “борьбе с маловерами и капитулянтами, троцкистами и зиновьевцами, бухариными и каменевыми окончательно сложилось после выхода Ленина из строя то руководящее ядро нашей партии… которое отстояло великое знамя Ленина, сплотило партию вокруг заветов Ленина и вывело советский народ на широкую дорогу индустриализации страны и коллективизации сельского хозяйства. Руководителем этого ядра и ведущей силой партии и государства был товарищ Сталин” (Сталин И.В. Соч. Т. 16. С. 426). У слушателя и читателя складывается естественное впечатление, что, по Сталину, история партии представляет собой некое безлюдное пространство, где действует всего один герой, – театр одного актера. Хрущев добивается этого простым приемом: он ставит многоточие там, где следует перечисление состава партийного ядра в лице Молотова, Калинина, Ворошилова, Куйбышева, Фрунзе, Дзержинского, Кагановича, Орджоникидзе, Кирова, Ярославского, Микояна, Андреева, Шверника, Жданова, Шкирятова и других (См.: Там же. С. 75).
Этим же приемом Хрущев пользуется, указывая на то место, где говорится, что Сталин “не допускал в своей деятельности и тени самомнения, зазнайства, самолюбования”. “Где и когда мог какой-либо деятель так прославлять самого себя? Разве это достойно деятеля марксистско-ленинского типа?” – риторически вопрошает “наш Никита Сергеевич” (Там же. С. 426). Это и в самом деле звучит эффектно, если слушатель и читатель не знают, что докладчик оборвал цитату и опустил слова: “В своем интервью немецкому писателю Людвигу, где он отмечает великую роль гениального Ленина в деле преобразования нашей Родины, Сталин просто заявляет о себе: "Что касается меня, то я только ученик Ленина, и моя цель – быть достойным его учеником"” (Там же. С. 75–76). Похвалы за скромность Сталин тут, разумеется, не заслуживает, но и хрущевская “объективность” опускается ниже нуля. Сталин, как всегда, верен себе. Он жестко связывает себя с Лениным, и эта неотторжимость, доводимая до самоотречения и продемонстрированная многократно в весьма разнообразных исторических обстоятельствах, вызывает скорее уважение, чем критику.
Сталин был человеком неробкого десятка. Трудно судить о его тернистом жизненном пути в целом, но после Октября на этом пути выделяется по меньшей мере три ситуации, которые даже для Сталина выглядят шоковыми. Первая – это заявление Ленина о возможности разрыва с ним отношений 5 марта 1922 года; вторая – самоубийство жены, Н.С. Аллилуевой, 8 ноября 1932 года; третья – нападение гитлеровской Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года. Теперь мы знаем, что первая ситуация зависела не только от него лично, но и вытекала из кремлевской интриги, затеянной вокруг больного Владимира Ильича Г.Е. Зиновьевым. Л.Б. Каменевым и Л.Д. Троцким при попустительстве Н.К. Крупской и упорном противодействии сестры Ленина М.И. Ульяновой. Сталин мужественно и великодушно принял этот страшный удар. Он мог уже потом в сердцах назвать Крупскую “старой дурой”, но не позволил себе ни единого выпада против учителя и вождя. Нравственному отношению к своему наставнику и предшественнику у Сталина можно только учиться. Как этого не поймут некоторые нынешние лево-патриотические лидеры, мечтающие возрождать неповторимую, самобытную Россию, хватаясь за имя Сталина, но вычеркивая вслед за “демократами” из исторической памяти народа вдохновляющий образ такого русского гения, как Ленин?..
Хрущев лгал, утверждая, что “Сталин проявлял неуважение к памяти Ленина”. Искусственно и нелепо выглядела при этом ссылка на то, что “Дворец Советов как памятник Владимиру Ильичу” (Там же. С. 428) так и не был построен. Впоследствии Хрущев нашел символическое “решение” проблемы, устроив на фундаменте Дворца Советов яму с водой. Этим было как бы предопределено восстановление храма Христа Спасителя. Свято место пусто не бывает…
В публикуемых беседах, в репликах Сталина видится серьезная оппозиция официальной идеологической службе. Так, он скорее всего неожиданно для начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александрова и директора Института Маркса – Энгельса – Ленина В.С. Кружкова защитил автора заметок, который в единственном числе протестовал против расширения первых томов Собрания сочинений Сталина за счет приписывания ему анонимных статей из социал-демократической печати на грузинском языке. Мочалов настаивал на глубокой научной экспертизе текстов и стал неудобен директору ИМЭЛа. В то время такое поведение выглядело как непозволительная дерзость и влекло за собой подчас суровые “оргвыводы”. Мочалова “ушли” из ИМЭЛа в Академию наук, и Сталин быстро разобрался, почему. Взяв сторону Мочалова, он дал отпор подхалимам: “Тут, видать, стремились побольше включить в том, хотели раздуть значение автора. Я в этом не нуждаюсь…”. “Представляешь, – рассказывал об этом эпизоде своей жене, Р.П. Конюшей, Мочалов, – Иосиф Виссарионович полностью поддержал мои мотивировки (в докладной записке) об авторстве. Он исключил из состава первых двух томов все работы, которые были мной отнесены к числу не принадлежащих И.В. Сталину”. Но такие, как Мочалов, встречались не часто.
По словам той же Конюшей, участников совещания 23 декабря 1946 года, как известно, обсуждавшего вопрос о новой биографии Ленина и втором издании краткой биографии Сталина, последний встретил словами: “Вы что – эсеровщиной занимаетесь? Народ, партия – ничто, Сталин – все? Сталин стар. Сталин скоро умрет. Хотите, чтобы народ в панику впал – раз все делал он, то без него конец?” (Там же. С. 233, 234).
Сталин был раздражен работой ИМЭЛа, особенно его безымянными публикациями, означавшими перестраховку за счет ЦК ВКП(б). “Когда ИМЭЛ издает что-либо без подписи, без фамилий авторов, это хуже воровства. Нигде в мире ничего подобного нет. Почему боятся поставить фамилии авторов? Надо, чтобы люди имели свободу писать…” – эти слова звучат как дыхание “оттепели” и “перестроечный” мотив “гласности”. До чего же различно было то, что творилось внутри верхов, и то, что проявлялось вовне!
С одной стороны, Сталин отчетливо видит тенденцию бюрократической формализации, окостенения научно-революционного учения – не случайно он предупреждает об опасности появления у нас “катедер-коммунистов”, коммунистов-начетчиков, текстоедов кафедрального толка. С другой – он уже находится в плену сложившейся, утверждаемой всей партийно-государственной машиной традиции, которая является условием ее самосохранения и дальнейшего существования. Как неординарная творческая личность Сталин пытается вырваться из этих цепей, которые ковались при его непосредственном участии, но в конечном счете остается пленником тех, для кого эти оковы – комфортное состояние, часть их самих, армии чиновников, не мыслящей себе жизни без внутреннего рабства. Если уж на то пошло, в послесталинские десятилетия реальный социализм погубили не столько сознательные ревизионисты или же “сталинисты”, как их изображает “демократическая” печать, сколько “катедер-коммунисты”, конформисты и карьеристы всех мастей, интересы которых оказались в естественной гармонии с интересами “теневого” капитала. Леность мысли и дипломированное невежество сыграли тут выдающуюся роль. Эта тема требует дальнейшего освещения, поскольку названные факторы продолжают давить на социально- и национально-освободительный процесс с неослабевающей силой.
Обернемся в прошлое. На XVI съезде ВКП(б) (июнь-июль 1930 года) впервые отсутствует оппозиция линии ЦК и провозглашается развернутое наступление социализма по всему фронту. На нем еще нет славословия в адрес Сталина, царит хотя и приподнятое, но в целом деловое настроение. XVII съезд (январь-февраль 1934 года) отмечен большей эмоциональностью и проходит как “съезд победителей”. Открывая его, В.М. Молотов называет Сталина “вождем и организатором наших побед”, “верным продолжателем ленинского дела”. Тогда же на съездовской трибуне появляется “новенький” Хрущев, который сначала вносит предложение о составе президиума, а потом выступает с речью. Именно он в числе первых объявляет Сталина “гениальным” и “великим вождем”, говорит о его “гениальном докладе” (XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М., 1934. С. 6, 145, 147). В 70-х годах Молотов вспоминал, что Сталин однажды увидел его подпись под каким-то групповым приветствием, где Сталина называли “гениальным”. Он рассердился и велел это слово вычеркнуть. “Ты как сюда попал?” – спросил Сталин Молотова. “Попал, как полагается”. – “Неужели ты тоже плетешься за всеми?” По словам Вячеслава Михайловича, славословие в адрес Сталина “целиком нельзя было прикрыть (то есть прекратить. – Ред.). Это могло бы иметь в то время отрицательные последствия. Сталину не всегда это нравилось, но в конце концов немножко и понравилось” (Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. С.242).
Ну а что Хрущев?
В статье, посвященной 60-летию Сталина (1939), будущий ниспровергатель “культа личности” заявит:
“Трудящиеся всего мира будут писать и говорить о нем с любовью и благодарностью.
Враги трудящихся будут писать и говорить о нем со злобной пеной у рта” (Сталин. М., 1940. С. 93).
Какая все же беспощадная штука история! Кто бы мог тогда предсказать, что такой пеной будут исходить и те, что именуют себя коммунистами? Кто бы мог знать, что морально-политическая инерция “ленинцев”-антисталинцев будет неумолимо прижимать их к лагерю антиленинцев и антимарксистов?
Предлагаемые тексты ценны своими достоверными социально-психологическими наблюдениями. Есть в них немало и спорного. Но радует то, что оттуда является к нам не схема, не группа восковых фигур, а кусок жизни в ее подчас парадоксальных проявлениях. Это будит мысль, стимулирует ее, а значит, и продолжение жизни в интенсивнейшем напряжении.
Очерки подготовлены мною к печати непосредственно с рукописи, без какой-либо редакции. Мое вмешательство состояло только в соединении отдельных фрагментов текста, расшифровке некоторых фраз, восстановлении сокращенных слов и окончательной расстановке знаков препинания. Помогали мне в этой работе дочь В.Д. Мочалова и Р.П. Конюшей – Елена Васильевна Мочалова и Владимир Михайлович Куркин.
Р. Косолапов.
Март–99.
2. На приеме у товарища Сталина.
(В связи с рассмотрением им первого тома Сочинений И.В. Сталина)
28 декабря 1945 года. Беседа продолжалась около 1½ часов, с 8 часов 05 минут вечера до 9 часов 35 минут.
Присутствовали тт.: Маленков, Поскребышев, Александров, Федосеев, Иовчук, Кружков, Шария, Мочалов, Надточеев.
28 декабря 1945 года в 7 часов вечера с заседания в Институте истории АН меня вызвали в ЦК. По телефону сообщили, что через 30 минут надо быть у тов. Федосеева.
Торопимся. В бюро пропусков – большая очередь. Называем свои фамилии. Просим ускорить дело, так как мой спутник уже знал или догадывался, что вызов нас в ЦК – необычный, а возможно, и к самому “хозяину”. Нам предлагают проходить через главный подъезд, без пропуска. Это и меня начинает убеждать, что вызывают, может быть, и в самом деле к тов. Сталину. К главному подъезду уже не идем, а бежим. Патруль заглядывает в слегка приоткрытый блокнот, лежащий около него на столике. В блокноте я вижу наши фамилии. Быстро проходим. Лихорадочно раздеваемся. Уже через пару минут появляемся в приемной т. Федосеева. В дверях нас встречают стоящие в пальто и шапках тт. Федосеев, Кружков, Шария.
– Где ваши пальто? – обращаются они к нам. – Одевайтесь и быстрее – обратно. Ждем.
Мы сбегаем вниз, так же поспешно одеваемся, как и разделись.
– Быстро, – замечает по нашему адресу гардеробщица.
Уже все одетые, не торопясь (вернее, с деланной неторопливостью), поднимаемся по лестнице на пятый этаж. Около кабинета тов. Маленкова (места, мне уже “знакомые” по прошлогодним визитам сюда, – на Оргбюро и т.п.) нас встречает он сам, здоровается со всеми, и все гуськом за ним направляемся к отдельному выходу во внутренний двор. Тут нас догоняет отставший т. Иовчук. Тов. Маленков гостеприимно предлагает всем усаживаться в его вместительную машину.
– Иначе вас с пропусками замучают, – говорит он шутливо.
Все размещаемся. Плотно усаживаемся. Вот уж действительно, в тесноте, да не в обиде!
В самом деле, машина быстро, почти не замедляя хода, въезжает в Спасские ворота. Патрули знают хорошо тов. Маленкова в лицо (он сидит рядом с шофером) и потому без задержки пропускают его машину. Так же минует остальных патрулей, через внутренние, сравнительно тесные дворы Кремля подъезжает к довольно обычному, несколько старомодному скромному подъезду. Последний раз проверяют документы. На лестнице, в сторонке, с несколькими ступеньками вниз – небольшая раздевалка. Оставив здесь пальто, шапки, подымаемся на лифте на 3-й этаж. По узкому, поворачивающему под небольшим углом в сторону коридору попадаем в просторную приемную – высокую, отделанную светлым дубом комнату. Прямо напротив входа – большой стол, на нем аккуратно разложены свежие русские и иностранные газеты. Посередине стола – массивный письменный прибор со стопкой бумаги рядом и т.п. Справа от дверей – круглый, накрытый белой скатертью стол с прохладительными напитками. Это приемная, предназначенная для ожидающих вызова к тов. Сталину. Здесь есть все условия для того, чтобы сесть, подумать, прийти в себя тому, кто был вызван сюда так же неожиданно, как и мы. Да и без этого кто не будет взволнован, ожидая с минуты на минуту встречи с величайшим из современных людей, с человеком, который больше, чем кто-либо другой, ныне держит в своих руках судьбы мира…
Все мы толпимся вокруг большого стола. Прошло минут 15–20. Наконец, в 8 часов 05 минут вечера к нам вышел тов. Александров и позвал нас к тов. Сталину. Проходим через одну, затем вторую комнаты, в которых справа у окон стоят столы (бюро) его помощников. Открываем дверь в большой кабинет, напоминающий собой зал несколько удлиненной формы. Это, видимо, и есть рабочий кабинет тов. Сталина и одновременно зал важнейших заседаний, которые проходят у тов. Сталина. Слева в зале вдоль стены – большой покрытый темно-синим сукном стол. В конце стола – председательское место с письменным прибором. В правом дальнем углу, у окна, стоит письменный стол, видимо, постоянное рабочее место тов. Сталина. Дверь в противоположной от входа стене приоткрыта. Через открытую дверь в следующую комнату виден огромный, почти в человеческий рост, глобус и на стене – географическая карта…
Мы вошли в зал гурьбой. Нам навстречу поднялся тов. Сталин, и мы почти окружили его уже посередине зала. Лицо его, спокойное и сосредоточенное, и строгое, и одновременно притягивающее, густо покрыто коричневатыми крапинками – то ли от загара, то ли от перенесенной когда-то оспы. Волосы на голове сплошь седые, несколько поредевшие на темени (случилось это, должно быть, уже во время войны). Сталин поздоровался с нами за руку и пригласил сесть за большой стол. Слева от меня, у стены, расположился тов. Поскребышев, рядом с ним, ближе к тов. Сталину, – тов. Маленков. Остальные товарищи расселись с другой стороны стола. На конце стола, напротив тов. Сталина, расположился тов. Шария.
– Ну, рассказывайте, какие у вас были разногласия? – спросил товарищ Сталин. Вопрос был совершенно неожиданный для всех присутствующих. Трудно было предположить, чтобы тов. Сталин что-либо знал о спорах на эти темы в ИМЭЛе, хотя эти споры были даже перенесены на обсуждение Оргбюро ЦК.
Тов. Кружков, директор ИМЭЛа, стал говорить о том, что у нас в этом отношении все уладилось и прочее.
Ничего скрывать от тов. Сталина было нельзя, и я рассказал об основных сомнениях и возражениях по вопросам авторства, какие у меня имелись: 1) в отношении двух статей из газеты “Брдзола” (“Борьба”. – Ред.). Эти статьи написаны в спокойном тоне, несколько отличном от того боевого тона, характерного для более поздних статей; 2) три статьи из “Кавказского Рабочего Листка”. Первая составлялась или редактировалась, безусловно, с участием тов. Сталина, принадлежность ему двух других – сомнительна; 3) вызывала сомнение по стилю статья “Вооруженное восстание и наша тактика”; 4) “Местная пресса” из газеты “Элва” (“Молния”. – Ред.) – в статье имеются разноречия в постановке того же вопроса со статьями “Газета "Искра" и аграрный вопрос” и статьей 1908 года “Лакействующие социалисты”. Таковы были наши споры и мои возражения.
– Вас за это и “вышибли” из ИМЭЛа? – спросил тов. Сталин. – Кто этим занимался?
– Это дело тов. Кружкова, – ответил я и объяснил, что причиной его недовольства мною было мое письмо в ЦК ВКП(б) о необходимости приступить к изданию Сочинений И.В. Сталина. Первый том их, несмотря на то, что перевод его был готов, тов. Кружков даже не прочел, и это после нескольких месяцев его пребывания в ИМЭЛе. Свое недовольство моим письмом в ЦК тов. Кружков высказывал мне неоднократно. Были еще резкие стычки с т. Шария, но больше по принципиальным вопросам. Я отстаивал новые переводы, а он – старые, уже имевшиеся в ходу в литературе и пр.
– Перевод плохой, – начал тов. Сталин. – Переводили слова, пренебрегая законами русского языка… На грузинском языке имеется два слова, означающих “жизнь”. В одном случае это слово обозначает биологическую жизнь (“сицоцкие”. – В.М.), во втором случае – жизнь общественную (“цховреби”. – В.М.). При переводе грузинского слова “жизнь” во втором смысле требуется добавить слово “общественная”, хотя в грузинском тексте его нет и оно не требуется. Или переводят на русский язык придаточные предложения без союза “что”. В грузинском языке это слово – лишнее. А по-русски, если опустить союз “что”, будет безграмотно…
– Переводить труднее, чем писать, – сказал тов. Сталин. – Часть статей артистически переведена, – добавил тов. Сталин. – Видимо, разные переводчики переводили.
– Кое-что пришлось поправить, – сказал он. – Например, статьи “Анархизм или социализм?” предназначались для газеты. Их приходилось писать по кусочкам, писать тут же, в типографии, наскоро, на коленке и давать наборщику… Хотя готовился я к ним хорошо. Они печатались с перерывами, поэтому когда это собрано вместе, получились лишние резюме. Их пришлось исключить.
Одним из присутствующих было замечено, что мы не могли этого сделать сами.
– Да, это уж право автора, – сказал тов. Сталин. – Я не гнался за всем, много вычеркнул. Тут, видать, стремились побольше включить в том, хотели раздуть значение автора. Я в этом не нуждаюсь…
Кто-то заметил, что в Сочинения В.И. Ленина входит все им написанное.
– То Ленин, а то я, – ответил на это тов. Сталин.
– В “Брдзола” пишущим был я, да, быть может, еще Северин Джугели… Кецховели был практиком, организатором. Орган вел Кецховели, но писал он мало. И вышло, что Кецховели был фактическим редактором, а редактировать не умел.
– В 1900 годах у нас была в Баку большая типография. В ней мы размножали “Искру” и распространяли ее на всю Россию…
– Первое столкновение внутри “Месаме-даси” (грузинская социал-демократическая организация 1892–1903 годов. – Ред.) было по вопросу о нелегальной прессе. Левые придавали главное значение нелегальной прессе. Правые превозносили легальную прессу. С этого и начались расхождения у левых с правыми. Те, кто был за легальную прессу, почти все потом ушли к меньшевикам… Руководители “Месаме-даси” не хотели иметь в Тифлисе нелегальной прессы, поэтому и издание “Брдзола” пришлось перенести в Баку.
– Верно, что тон моих статей в “Брдзола” несколько иной, спокойный. Спокойный тон был… Я тогда тянул в профессуру – хотел поступить в университет. Кецховели меня за это ругал. Батумские расстрелы перевернули все во мне. Я начал ругаться… Тон изменился…
– Батумская листовка (“Товарищи”) – моя. Там больше некому было писать. Но я ее вычеркнул… Осталась в томе только прокламация “9 марта”, имеющая историческое значение.
– В “Кавказском Рабочем Листке” писали Спандарян и я. Правильно, что статьи “Эпизод великой русской революции” и “Елисаветпольские события” – не мои. Статья “Тифлис, 20 ноября” – моя. Это я помню.
– Статьи “Анархизм или социализм?” не были окончены… Заметки, которые я сделал, имея в виду писать дальше, при обыске в Баку затерялись. Да и надобность в продолжении отпала. Анархистов скоро не оказалось. Они появились в Тифлисе как-то налетом… В этой работе есть одно неправильное, устарелое положение. Раньше революционные социал-демократы обуславливали возможность социалистической революции наличием большинства пролетариата в стране. Потом мы это условие выкинули. Это надо было оговорить, что я и сделал. Первый вариант “Анархизма или социализма?” отнесен в приложения. Из двух предисловий к двум разным вариантам сделано одно…
– Кое-что не найдено. Прежде всего, программа занятий в кружках. Дело было в 1898 году. Программа, по которой кружки занимались, была трафаретная. Сначала пропагандист рассказывал о первобытном коммунизме. На смену первобытному коммунизму наступила эпоха рабства. Потом капитализм. Таким образом, общественный строй менялся. Точно так же на смену капитализма должен прийти социализм… Я все это изменил. Программу построил иначе. Первой темой была такая: “Почему мы бедны, хотя все создаем?” Вторая тема: “Почему мы бесправны?” и т.д. Потом давалась историческая справка. Новая программа рабочим очень понравилась. Вано Стуруа еще с одним рабочим (тов. Сталин называл фамилию и второго рабочего, но я плохо расслышал, кажется, Ниниа) размножили программу и раздали кружкам. Пропаганда стала вестись потом по этой программе. Она разошлась во многих экземплярах. Хорошо было бы найти эту программу…
– Не могут еще найти мое “Кредо”. Дело было в 1904 году. Тогда я только что вернулся из ссылки. Знакомых старых работников в Тифлисе не оказалось: одни были отправлены в ссылку, другие находились в тюрьме. В Тифлис понаехали новые люди – студенты из Риги, из Томска и других мест. Они приняли меня в штыки. Хотя низовые работники и середняки знали меня хорошо. Я однажды сказал: плоха у вас организационная сторона, пропаганда еще ведется, а организация дела слаба. На меня донесли, сказали еще, что “Искру” ругает… Мне за это “припаяли”… и потребовали: пусть Сталин напишет свое “Кредо”. Я такое “Кредо” написал. Помню, в нем были разделы: теория, практика, организация… Потом это “Кредо” распространялось в организации. (За несколько дней до этой беседы передавали, что тов. Сталин будто бы даже помнил, что передал 70 экземпляров “Кредо” одному армянину, работнику Союзного комитета, кажется, как потом было с ним уточнено, Шавердову Дакуш. – В.М.)…
Спустя некоторое время с речью в “защиту” т. Кружкова выступил т. Шария. Он стал оспаривать мое заявление о том, что перевод первого тома был уже готов… и прочее. Защита вышла декларативной и малоубедительной.
То ли вскоре после выступления т. Шария, то ли раньше этого тов. Сталин, как бы в защиту меня, сказал, имея в виду мое незнание грузинского языка:
– Он меньше вооружен.
Я снова попросил разрешения сказать несколько слов. Товарищ Сталин вопросительно посмотрел, как бы говоря: стоит ли возражать? Я оговорился, что возражать т. Шария я не собираюсь, а хочу назвать некоторые неизвестные работы. Мне было разрешено высказаться.
– Если вошедшие в том две статьи из “Брдзола”, – сказал я, – принадлежат тов. Сталину, то…
Здесь тов. Сталин бросил реплику:
– Эти статьи – мои, я хорошо помню, как их писал…
– …То ему же, – продолжал я, – в № 2–3 “Брдзола” должна принадлежать еще одна статья – “Рабочее движение на Кавказе в 1898–1899 гг.”. Большая, интересная, принципиальная статья. Затем есть три письма И. Сталина периода 1904–1905 годов за подписью Вано, адресованные В.И. Ленину и Н.К. Крупской. Поскольку найдены пока только два письма тов. Сталина из Кутаиса, относящиеся к этому времени, то и названные три письма желательно бы видеть в томе.
Тов. Сталин заинтересовался этими материалами. Я отнес ему № 2–3 “Брдзола” с упомянутой мною статьей, а т. Кружков передал письма, о которых шла речь. Тов. Сталин некоторое время просматривал и “Брдзола” и письма, а потом сказал:
– Это надо посмотреть.
Через день ему были переданы фотокопии названных писем. Спустя некоторое время тов. Сталин вернул их в ИМЭЛ с надписью на обложке: “Не печатать”.
Тут же он рассказал, что в 1904–1905 годах была большая переписка с Лениным. Летом 1905 года, по приезде в Чиатура, тов. Сталин написал большое письмо В.И. Ленину по вопросу о демократическом централизме, в связи с решениями только что состоявшегося III съезда партии по организационным вопросам. Одновременно ему на месте пришлось предпринять некоторые действия, не вполне согласовывающиеся с решениями съезда.
– Нарушил устав, накажите, – писал тов. Сталин. Тов. Сталин хотел заручиться мнением В.И. Ленина по этому вопросу. Ленин тогда на его письмо не ответил. Но при встрече с В.И. Лениным на съезде партии тов. Сталин в беседе с ним вернулся к теме своего письма и получил полное подтверждение правильности как своих действий в организационно-партийном вопросе в Чиатура, так и правильности своей точки зрения…
Кажется, дальше тов. Сталин сам поставил вопрос о тираже первого тома.
– Тысяч 30–40 будет достаточно, – сказал он.
– Сочинения В.И. Ленина печатаются в тираже 500 тысяч экземпляров, – сказал кто-то из присутствующих.
– То Ленин, а то я, – ответил на это тов. Сталин.
Все запротестовали, был назван слишком малый тираж для первого тома.
– Я смотрю на дело по существу, – сказал тов. Сталин. – Работы, составляющие первый том, теперь имеют историческое значение, ну еще биографическое. Об этом же у меня потом было лучше сказано. Все это я оговариваю в своем предисловии. Эти произведения не для руководства. (Эта фраза в рукописи В.Д. Мочалова вычеркнута. – Ред.). То, что нужно для руководства, надо издавать в большем тираже.
– Надо подумать о читателе, – стали доказывать ему, – очереди будут в библиотеках за книжкой. Нельзя печатать разными тиражами разные тома.
– С бумагой у нас теперь стало лучше, – говорит тов. Александров (последние три слова в рукописи зачеркнуты. – Ред.).
– Хорошо, 100 тысяч достаточно, – уступил несколько тов. Сталин. – Бумага нужна для областных газет. А ведь их стыдно в руки взять – листочки. Разве плохой город Курск? Хороший город. Разве плохой город Орел? Тоже хороший город. А ни тот, ни другой газет приличных не имеют.
– Одних библиотек у нас 75 тысяч, – дают справку товарищи из Управления пропаганды.
– Потому и книг у нас на рынке нет, что они все по библиотекам распределяются, – ответил на это тов. Сталин.
Когда опять зашла речь о переводах статей, дополняющих второй том, тов. Сталин сказал:
– Пусть это грузины сделают.
Сталин сказал, между прочим, что вся трудность подготовки издания заключалась в первом и втором – переводных томах, последующие тома – перепечатки и потому трудностей представлять не будут. (Эта фраза вне текста написана на последней странице оригинала. – Ред.).
Снова всплыл вопрос о тираже.
– Хорошо, пусть будет 300 тысяч, поскольку говорят, что тома нельзя печатать разным тиражом, – твердо сказал тов. Сталин, давая понять, что больше “уступок” не будет…
Тов. Кружков спросил мнение тов. Сталина об “аппарате” тома. Вопрос не сразу был понят: термин “аппарат” – едва ли не специфически имэловский. Кто-то пояснил:
– То есть примечания в томе…
– Ах, примечания? Некоторые из них я читал, ничего, как будто подходят…
– Нужны ли они? – продолжает спрашивать т. Кружков.
– Примечания нужны, – говорит тов. Сталин. – События, о которых говорится, зачастую малоизвестные, происходили давно. Нужно пояснить их современному читателю.
– Может быть, примечания делать покороче? Мы к Сочинениям В.И. Ленина даем совсем небольшие, – добивается упорно т. Кружков, стремясь, должно быть, “облегчить” задачу Института в отношении составления примечаний. Тов. Сталин в этот момент направился к своему рабочему столу и на этот вопрос уже не ответил…
Тов. Сталин высказался также за то, чтобы в каждом томе в среднем было 300–360 страниц. В предисловии к изданию не надо называть, какие произведения входят в том, а только указывать, к какому периоду они относятся.
– Какой лучше формат томов?
– Мне нравится, – говорит тов. Сталин, – небольшой формат, такой, как томики В.И. Ленина. Можно книжку положить в карман…
– Какого цвета обложка лучше? Вот такой – бордовый или серый?
– Это все равно, – как бы отмахиваясь от несущественного вопроса, роняет тов. Сталин.
Тема беседы уже казалась исчерпанной.
– Мне как-то прислали сборник статей К. Маркса о национальном вопросе, – вспомнил тов. Сталин, – его без предисловия издавать нельзя. Там проводится мысль, что польская нация никуда не годится…
Все присутствующие недоуменно стали поглядывать друг на друга: кто бы это мог составить такой сборник и прислать его тов. Сталину. Тов. Александров сначала высказал предположение, что это сделал Госполитиздат, а затем – ОГИЗ, Юдин, наверное…
– Вы любите гадать, – немного раздраженно заметил тов. Сталин. – Надо сначала разузнать.
Потом в этой же связи он, между прочим, бросил:
– Юдин и его “дружок”… (имея в виду Митина).
– Ну, как будто, все? – спрашивает он нас. Ни у кого больше вопросов нет. Мы как бы нехотя, медленно подымаемся и, откланиваясь, выходим из кабинета тов. Сталина. Оказавшись в знакомой уже нам приемной, все поворачивают головы к часам. 9 часов 35 минут. Итак, беседа длилась полтора часа. Но они пролетели незаметно. Уходим уже знакомым путем, до подъезда, а дальше мимо Кремлевской стены опять к Спасским воротам. Последняя проверка пропусков, и мы покидаем древний Кремль.
В. Мочалов.
3. Запись беседы у тов. Сталина, состоявшейся в понедельник, 23 декабря 1946 года
Как и в прошлый раз, меня разыскали в Институте истории еще днем, в 4 часа. Звонил П.Н. Поспелов по поручению А.Н. Поскребышева. Сообщил, что в 6½ часов нужно быть в бюро пропусков у Спасской башни, а без ¼ семь – у тов. Поскребышева. Я выбрался из дома весьма заблаговременно. Пришлось даже прогуляться полчаса от Спасской башни к Москве-реке и обратно. На вопрос в бюро пропусков, знаю ли я, где это и куда мне идти, я уверенно отвечал, что год назад я уже был там и дорога мне известна, дескать, там-то и там-то…
В знакомых уже коридорах так же часто встречаются постовые, и, наконец, перед входом в приемную мне вышел навстречу один из секретарей тов. Сталина в военной форме.
– Я, кажется, добрался раньше всех, – сказал я.
– Да, вы пришли первым, – подтвердил он и провел меня в приемную. Здесь я, действительно, оказался один. И приемная мне уже была знакома по прошлому посещению. На большом столе, как и тогда, – много иллюстрированных заграничных журналов. Газета только одна – свежий номер “Правды”. Я его еще не видел… Беру его и усаживаюсь к столу с прохладительными напитками. Минут через пятнадцать появляется т. Митин. Он садится напротив меня, предлагает выпить нарзану, но мне не хочется отвлекаться от своих мыслей, и я отказываюсь от приятного напитка. От него узнаю поточнее, что вызвали нас в связи с переизданием биографии И.В. (П.Н. же мне по телефону невнятно сказал, что будут говорить с теми, кто принимал участие в первом издании… а чего – он не сказал или я не разобрал, не знаю.)
Вошедший в приемную А.Н. Поскребышев, приветливо поздоровавшись, сказал:
– Придется с полчаса обождать.
Постепенно один за другим появляются: генерал-майор Галактионов, Иовчук, Федосеев, Кружков, Поспелов, Александров, через приемную проходят тт. Кузнецов и Патоличев – секретари ЦК.
Прошло немного времени, и всех нас позвали в кабинет тов. Сталина. Он встречает нас, стоя около большого стола, предназначенного для заседаний. Мы быстро рассаживаемся вокруг этого стола. Едва мы успели разместиться, как тов. Сталин начал говорить. Первые слова из-за не улегшегося еще шума от нашего размещения, стука стульев, шуршания вынимаемых листочков бумаги и блокнотов и т.п. даже трудно улавливались…
Темой беседы, как уже можно было уловить из первых слов тов. Сталина, являлся вопрос о биографиях Ленина и Сталина.
– Обычно начинают изучение Ленина, – заговорил тов. Сталин, – с биографии. Так знакомится с Лениным громадное большинство людей. Я говорю о простых людях, а не о тех, что сидят в канцеляриях. Они не могут читать 30 томов, им не под силу. Поэтому нужна хорошая биография Ленина.
Здесь тов. Александров вполголоса подал реплику, что ИМЭЛ издал биографию В.И. Ленина.
– Уж я знаю, как у вас ИМЭЛ издает, – несколько возбужденно заметил на это тов. Сталин.
После того как т. Александров снова хотел что-то добавить в духе своей первой реплики, тов. Сталин с упреком добавил:
– Вы в отношении ИМЭЛа хорошо настроены…
– Когда ИМЭЛ, – продолжал тов. Сталин, – издает что-либо без подписи, без фамилий авторов, это хуже воровства. Нигде в мире ничего подобного нет. Почему боятся поставить фамилии авторов? Надо, чтобы люди имели свободу писать… Свободу высказываться, чтобы было кого раскритиковать. А то когда спросишь, то Управление пропаганды ссылается на ИМЭЛ – как будто ЦК написал, – а ИМЭЛ прикрывается именем ЦК. За спиной ЦК вы все храбрые люди… Нужна свобода высказываться, а то никто не смеет трогать. Какие взаимоотношения у Агитпропа ЦК с ИМЭЛом?
Тут я подал реплику, что согласно Уставу партии, принятому XVIII съездом партии, ИМЭЛ значится при Управлении пропаганды ЦК ВКП(б), а до этого он был Отделом ЦК.
– Тогда, – сказал тов. Сталин, – Агитпроп ЦК должен дать обстоятельную, вернее, среднюю по размерам, биографию В.И. Ленина. Это очень большое пропагандистское дело.
Дальше тов. Сталин перешел к краткой биографии И.В. Сталина, второе издание которой подготовил ИМЭЛ и исправленный им самим экземпляр которой он во время беседы держал в руках.
– Очень много ошибок. Тон нехороший, эсеровский, – сказал тов. Сталин о представленной ему на просмотр биографии И.В. Сталина.
– У меня всякие учения, – продолжал с сердцем и с некоторой иронией в голосе тов. Сталин, – вплоть до какого-то учения о постоянных факторах войны. Оказывается, у меня есть учение о коммунизме, об индустриализации, о коллективизации и т.д.
– Похвал много в этой биографии, возвеличивания роли личности. Что должен делать читатель после прочтения этой биографии? Стать на колени и молиться на меня.
После этого тов. Сталин разразился целым рядом сердитых характеристик такого рода изображения исторических личностей:
– Марксизму не воспитываете…
– Все дело рисуете так, что становись на колени и молись.., о ком вы пишете… Воспитатели чертовы…
– Нам идолопоклонники не нужны…
– Вот вы пишете, что у меня есть учение о постоянных факторах войны, тогда как в любой истории войн об этом написано. Может быть, у меня это же сказано сильнее, но и только… У меня, оказывается, есть учение о коммунизме. Как будто Ленин говорил только о социализме и ничего не сказал о коммунизме. В действительности о коммунизме я говорил то же, что есть и у Ленина. Дальше, будто бы у меня есть учение об индустриализации страны, о коллективизации сельского хозяйства и т.д. и т.п. На самом деле именно Ленину принадлежит заслуга постановки вопроса об индустриализации нашей страны, также и относительно вопроса о коллективизации сельского хозяйства и т.п.
– У нас есть учение Маркса – Ленина, – заключил тов. Сталин. – Никаких дополнительных учений не требуется.
– Люди рабов воспитывают… – еще раз подчеркнул тов. Сталин.
– А если меня не станет?.. Любовь к партии не воспитываете… Меня не станет, тогда что?..
И еще и еще тов. Сталин говорил о необходимости воспитания нашего народа в духе любви к ВКП(б)… Любовь к идеям, идейное содержание (все записать не удалось).
Под рукой тов. Сталина лежало богато оформленное, иллюстрированное издание биографии И.В. Сталина. Показывая на него, тов. Сталин спросил:
– Такое издание для чего?
Тов. Александров попытался в оправдание выпуска в небольшом тираже иллюстрированного издания сказать, что оно нужно для библиотек, клубов и т.п.
– Библиотек у нас сотни тысяч, – сказал на это тов. Сталин. – От такого издания тошнота берет…
Возвращаясь к самой биографии, тов. Сталин отметил:
– Глава насчет Отечественной войны неплохо составлена.
А затем, опять касаясь остальных частей биографии, продолжал:
– Вот относительно Баку говорится, что, дескать, до моего приезда там у большевиков ничего не было, а стоило мне появиться, как все сразу переменилось…
– Один все устроил… Хотите – верьте, хотите – не верьте!..
– На самом деле, как было дело? Надо было создать кадры… Такие кадры большевиков в Баку сложились… Имена этих людей я в соответствующем месте перечислил…
– То же касается и другого периода…
– Ведь такие люди, как Дзержинский, Фрунзе, Куйбышев, жили, работали, а о них не пишут, они отсутствуют…
– Это же относится и к периоду Отечественной войны…
– Надо было взять способных людей, собрать их, закалить… Такие люди собрались вокруг главного командования Красной Армии…
– Нигде не сказано ясно, что я – ученик Ленина… Не помню, только где-то глухо об этом упоминается…
– На самом деле я считал и считаю себя учеником Ленина. Об этом я ясно сказал в известной беседе с Людвигом… Я – ученик Ленина. Ленин меня учил, а не наоборот. Никто же не может сказать, что я не ученик Ленина.
– Он проложил дорогу, а мы по этой проторенной дороге идем, – подчеркнул тов. Сталин.
– Коль скоро биография в мои руки попала, я таких штук не пропущу, – добавил тов. Сталин.
В ходе дальнейшей беседы зашла речь о лучшем внешнем оформлении биографии, чем прежняя (сероватая обложка и пр.).
– Хорошо была бы написана по содержанию, – заметил на это тов. Сталин.
Тов. Александров и другие высказали то соображение, что выходящая вторым изданием биография И.В. Сталина чересчур краткая и поэтому надо теперь же приступить к подготовке более полной биографии. В связи со всем этим тов. Сталин сказал:
– Надо написать биографию Ленина. Это – первоочередная задача. Все прежние биографии – Керженцева, Ярославского и др. устарели…
Тов. Александров снова напомнил, что биография Ленина уже во время Отечественной войны была издана ИМЭЛом и была просмотрена тов. Сталиным. Тов. Сталин не помнил об этой биографии и сказал только, что он ее посмотрит. А относительно своей биографии сказал:
– Хотел бы, чтобы эта скорее пошла, пока была издана в этом виде.
– Какой тираж? – спросил тов. Сталин.
– 1 миллион, – назвали цифру тиража.
– Бумаги не хватит. Довольно 500 тысяч.
– Бумаги теперь много, – сообщили товарищи.
В это время тов. Сталин, держа в руках книжку с золоченым профилем головы Сталина, сказал:
– Нельзя ли без отрезанных голов?..
Относительно тиража под конец сказал:
– Не больше миллиона.
После этого тов. Сталин направился к своему письменному столу и, возвращаясь обратно с книгой в руках (“История западноевропейской философии”), сказал, обращаясь к тов. Александрову (автору этого издания. – Ред.):
– Я хотел еще сказать относительно вот этой книги. Она не понравилась мне. Неудачная книга получилась. Читал ее и тов. Жданов. Она ему также не понравилась. Это написал не боевой марксист, а книжник.
– В прошлом были социалисты в кавычках и социалисты без кавычек. Легальные марксисты, они не были настоящими марксистами. Были катедер-социалисты. Они занимались пережевыванием бумажек. От настоящего марксизма они были далеки. И я боюсь, что у нас также будут катедер-коммунисты. Автор этой книжки смахивает на катедер-коммуниста. Может, это грубо сказано, но для ясности необходимо. Досадно, что такая книга появилась.
– Непонятно, почему в Греции появилось так много философов (почему там получила такое развитие философия?). Появился торговый класс из среды свободных. Греки вели тогда большую торговлю со всем миром. А тогдашний мир – это был район Средиземного моря. Они торговали со всеми средиземноморскими городами, везде по берегам имели свои колонии. Тянули за собой всех свободных. Греки объехали весь мир и развивали науку.
– Нечто подобное произошло в Европе и в эпоху Возрождения, когда корабли европейцев – итальянцев, испанцев, голландцев весь мир обошли, стали бороздить по всему свету…
– Принято считать, что Гегель был идеологом немецкой буржуазии. Это не так. Философия Гегеля отражала реакционные стремления аристократии, боязнь немецкого дворянства перед Французской революцией…
– Поход на французский материализм – вот подоснова немецкой философии.
– Вот вы ловите Фурье на противоречиях, ругаете его за эти противоречия. К чему это? Хорошо, что у них были противоречия.
– Все они (немецкие философы) были против революции. Они были запуганы Французской революцией.
– Без всего этого совершенно нельзя понять, почему появляются те или иные философские школы, чем объясняется их появление…
– Вы на протяжении всей книжки не видите различия между понятиями “реакционный” и “консервативный”, не различаете их между собой. Реакционный – значит идущий назад от того, что есть. Консервативный – значит стремящийся к сохранению того, что есть. Гегель, Кант, Фихте тянули назад. Все что угодно, только не идти по стопам Французской революции.
– Льюис так писал историю философии. Марксист так не должен писать. Надо уму дать пищу…
Далее тов. Сталин для иллюстрации цитирует следующее место из книжки тов. Александрова, касающееся системы Фурье:
“Большим достижением социальной философии Фурье является учение о развитии человечества…”
– Что же это за “большое достижение”? – спрашивает тов. Сталин и продолжает уже иронически цитировать дальше:
“В своем развитии общество проходит, по Фурье, четыре фазы: 1) восходящее разрушение, 2) восходящую гармонию, 3) нисходящую гармонию, 4) нисходящее разрушение…”
Попутно тов. Сталин комментирует:
– Это же сумасбродство, глупость, а не “большое достижение”…
– Вы подымаете из пыли то, что забыто.
– Затем, нельзя все публиковать из того, что самим автором не предназначалось для печати… Вот “Философские тетради” Ленина. Из них надо брать и цитировать только принципиальное, а не все, что там есть…
– Откуда вы почерпнули какое-то “учение о кругах”? Какое же это учение? Подумайте? Вы пустили в оборот “учение о кругах”… Молодой марксист ухватится за это и будет наворачивать, сбивая с толку массу рядовых читателей…
– Учений всяких было много в истории. Но надо различать между авторами учений – лидерами, как, например, Ленин, за которым шла масса, и философами, тоже имевшими свои учения, но с которыми они сами по себе, писали для себя.
– Марксизм – это религия класса. Хочешь иметь дело с марксизмом, имей одновременно дело с классами, с массой…
– Мы – ленинцы. То, что мы пишем для себя, – это обязательно для народа. Это для него есть символ веры!
– Эта книжка, конечно, не учебник. Разумеется, когда нет хлеба, едят и жмых, и лебеду едят…
– Я, тов. Сталин, книжку переработаю, – сказал тов. Александров.
– Я хотел бы, – сказал на это тов. Сталин, – чтобы вы все это продумали…
– Возражайте! – с некоторым раздражением сказал тов. Сталин.
– Не то, чтобы системы перечислять, это Льюису предоставьте. А вы социально объясните подоснову немецкой философии… У Гегеля и других немецких философов был страх перед Французской революцией. Вот они и били французских материалистов, – еще раз резюмировал тов. Сталин одну из основных мыслей беседы.
– Кстати, – сказал тов. Сталин, – намек на то, о чем я только что говорил, у меня был сделан еще в “Анархизме или социализме?”.
И тов. Сталин процитировал следующее место из этой своей работы:
“Прежде всего необходимо знать, что пролетарский социализм представляет не просто философское учение. Он является учением пролетарских масс, их знаменем, его почитают и перед ним “преклоняются” пролетарии мира. Следовательно, Маркс и Энгельс являются не просто родоначальниками какой-либо философской “школы” – они живые вожди живого пролетарского движения, которое растет и крепнет с каждым днем. Кто борется против этого учения, кто хочет его “ниспровергнуть”, тот должен хорошо учесть все это, чтобы зря не расшибить себе лоб в неравной борьбе” (Соч. Т.1. С. 350).
И еще раз тов. Сталин вернулся к вопросу, которым он начал беседу:
– Целых шесть учений “открыли” у меня… На самом же деле нет ни одного…
Под конец беседы тов. Сталин заговорил о письме проф. Белецкого, полученном им:
– Если уже человек вынужден был писать мне, когда я был в отпуску, значит, уже был доведен до крайности.
Заговорили о том, что напрасно Белецкому предъявляют обвинение, что он еврей… что, дескать, отец его русский, до сих пор жив и т.п.
В связи с этим тов. Сталин заметил:
– Тот, кто скрывает национальное происхождение, – трус, гроша ломаного не стоит…
Еще раз возвращаясь к книжке тов. Александрова, тов. Сталин сказал:
– Автор, как старый перипатетик, скользкий, скользит на лыжах. Надо писать так, чтобы каждая глава имела центр удара…
– Не надо торопиться. Серьезные книжки так быстро не пишутся, – сказал тов. Сталин по поводу намерения т. Александрова в полгода переработать свою книгу.
– И подход и манера автора писать безразличная, не тот (слово неразборчиво. – Ред.), – продолжал тов. Сталин. – Книга не заряжает. Книга развинчивает…
По поводу преследований проф. Белецкого тов. Сталин сказал:
– Нам нельзя бросаться людьми…
И еще, опять же в связи с разговором о Белецком, после характеристики Белецкого тт. Иовчуком и Федосеевым как человека не “позитивного”, не способного к положительной работе, а только способного критиковать, тов. Сталин добавил:
– Неряха, но человек думающий…
(Далее в рукописи отсутствует одна, 21-я страница. – Ред.)
Тов. Сталин, говоря о письме Белецкого, отметил, что автор его хотел бы подискутировать по поводу книги т. Александрова.
– Разрешим мы такую дискуссию? – поставил вопрос тов. Сталин сначала перед секретарями ЦК тт. Кузнецовым и Патоличевым, а затем перед заместителями начальника Управления пропаганды тт. Иовчуком и Федосеевым.
Секретари ответили положительно на этот вопрос… Тоже вынуждены были нехотя согласиться с этим и заместители…
О дискуссии в принципе, таким образом, во время беседы договорились.
В. Мочалов.