Начало здесь:
Хаширазах-эфенди и другие
Нас встречали дядя Габдулла и
папин троюродный брат Хади. Вышли с багажом на остановку, сели в большой
автобус и поехали за город.
родственники – в поселок Бильбиля, в сорока километрах от Баку. Поселок был
большой, здесь до 30-года, говорят, было четыре мечети. Потом минареты
разломали, две мечети отдали под школы, а из третьей и четвертой
мечетей (они были рядом) сделали ткацкую фабрику, там ткали марлю, белую
бязь, иногда махровые полотенца, все это продавали в своих же киосках.
Там, куда нас привезли, стояло
несколько одноэтажных домов за высоким
забором с большими воротами. Дядя Хади
постучал в ворота, залаяли собаки, ворота со скрипом открылись, и со двора на
улицу высыпала куча детей в
сопровождении старого седого человека.
Когда папа с ним поздоровался и
заговорил, а старик начал ему отвечать, оказалось, что я его понимаю. У этого
деда, звали его Хажиразах-эфенди (мы,
дети, звали его Хажи-бабай), приехавшего сюда из Башкирии уже давно, оказалось четыре жены, от них – четыре дочери и семеро сыновей и три внука.
Они, как сейчас
говорят, хорошо устроились, все работали в торговле, а еще у них был огромный
сад, фрукты с которого эта семья выращивали для продажи за границу, и сами же
вывозили – по морю в Иран и дальше.
Он и дядя Габдулла с дядей Хади
показали, где нам жить. Это оказался отдельный дом во дворе рядом с еще
несколькими другими, где жили семьи
саратовских татар (как я потом узнала, всего Хажи-бабай держал 11
семей-квартирантов), с большой комнатой и кухней, с печами для отопления и
приготовления еды. Во дворе еще была большая баня, водопроводные краны. Печи были и простые,
топились дровами, и газовые, одна большая газовая печь стояла прямо во дворе,
там же был тандыр для выпечки пресных лепешек – чурека. Хозяева еще подарили нам разную посуду, чтобы
было в чем готовить. Мама прослезилась и
сказала, что когда мы обживемся и начнем зарабатывать, то отблагодарим.
Конечно, мои родители должны были платить за проживание в доме, и они платили,
когда начали зарабатывать, но сколько – не помню.
Жизнь в Бильбиля
Там, где мы жили в Бильбиля,
кругом были сопки, внутри которых был камень-плиточник. Он лежит слоями,
добывать его можно с помощью простого топора и лопаты. Мы (я, Асия, Акрам)
подносили эти камни, а когда папа приходил с
работы, он складывал из них стены, скрепляя их цементным раствором –
строил для нас дом. Построил уже почти половину, как ему работе на ногу упало
бревно. Папа почти два месяца лежал в больнице, а мы за это время наносили
большую кучу каменных плиток, из которых и достроили потом свой дом.
Стояла страшная жара, мы
спасались тем, что пили без конца прохладный виноградный, яблочный и айвовый
сок, который хранился в трехлитровых
банках в подвале у хозяина. Там же много хранилось пересыпанных песком фруктов:
яблоки, инжир, и нам разрешали их брать сколько угодно. Питались обычно большим количеством молочных продуктов: брынзой, творогом, варили
бешбармак, пекли чуреки, жарили баурсаки, также как дома лакомились
чакчаком, пили чай с медом. Здесь я
впервые попробовала бананы – их в Баку привозили по Каспию.
А еще мы ели осетров, их тогда
продавали много, и недорого. Вообще
здесь так все перемешалось, что непонятно было, где татарская, а где
азербайджанская кухня. Ведь татар в Баку тогда жило очень много – и из самой
Татарии, и саратовских, и из других областей. И здесь мы уже не голодали, и у
папы, и у мамы была работа, за которую они получали деньги – папа ездил в Баку на трамвае на какой-то мебельный
комбинат, сестра Асия работала на
сажевом заводе, мама на фруктово-овощной базе.
Удар за ударом
Но горе достало нас и здесь.
Заболела черной оспой и умерла моя восьмилетняя
сестренка Разия (а всего весной 1937 в нашем поселке умерли 13
детей в возрасте от 2 до 10 лет).
Наверное, заразилась в озере Бильбиля, где купались все поселковые дети. Когда
ее привезли из больницы, у нее на теле
были черные пятна, и я ее вообще не узнала, а она ведь только четыре дня
проболела. У нас объявили карантин, всем давали какие-то лекарства, делали
уколы, и никто больше не заразился.
Из деревни пришло сразу три
письма – от бабушки, тети Васили и от дяди Закира. Новости были такие. В ту
зиму, когда мы уехали, был страшный голод. В нашей деревне умерли около ста
человек, их складывали в амбары и весной хоронили в общих могилах по 20-25
человек, при этом почти у всех были срезаны куски мяса с рук, ягодиц, ног – похоже,
что кто-то еще зимой это мясо варил и ел.
Четверть села разъехались, как и
мы, кто куда. Лишь к маю стало полегче,
когда откуда-то прислали зерно – по 1 килограмму на трудодень. Потом отсеялись,
потом задождило и травы пошли в рост, людям, у кого не осталось коров, дали по
теленку на семью, во дворах опять появилась птица…
А у нас все шло своим манером. Мы помогали семье
Хажи-бабая убирать сад. Он был такой огромный, что в нем можно было заблудиться
как в лесу, и охраняли его много людей с
ружьями!
Мы только до обеда три машины
загрузили яблоками, после обеда еще две. В саду была
беседка для отдыха, дом для ночлега, была даже баня, а еще прохладный каменный подвал с большими бутылями с соком,
большие деревянные бочки с вином, и на каждой написано, в каком году поставили.
И ведь не у одного Хажи-бабая был такой сад – у много живущих в Бильбиля были
большие сады.
Мы в саду работали тем летом
четыре раза по четыре дня подряд, и я
уже перестала считать ящики с фруктами, которые мы, дети рвали с деревьев и
раскладывали в ящики, а взрослые грузили их в машины. Тем же летом над Баку
часто стали летать самолеты – шли учения со стрельбой, по улицам маршировали
военные и милиционеры с противогазами на лицах, и люди говорили, что это не к
добру, скоро должна начаться война.
И тут нас сваливается еще одно
горе – не проходит сорока дней после похорон Разии, как умирает другая моя
сестра, Охра, от солнечного удара.
Я не могу найти таких слов, как
мы все переживали, плакали. Похоронили
Охру рядом с Разией. Папа сказал, что еще год побудем в Баку, заработаем
немного денег и уедем обратно в Татарию. Все здесь было хорошо, и работа была,
и еды вдоволь, фруктов, но страшно было от того, что часто умирают маленькие
дети. У того же Хажи-бабая, как он ни жил богато, умерли трое детей от первой жены, у второй
его жены умерли близнецы.
…И он схватился за кинжал
Шел февраль 1939 года, мы прожили в Баку уже
шесть лет. Мы все мечтали поскорее
вернуться в Татарию. Папа говорил, что скоро у нас хватит денег, чтобы
дома построиться на новом месте, купить скот и зажить на славу. Мы потихоньку
начали готовиться к отъезду. Домой решили плыть по Каспийскому морю на корабле.
Пошли слухи, что скоро в Баку
начнут раскулачивать зажиточных людей, не пройдет это и мимо Хажи-бабая. Он
стал втихомолку забивать скот, раздавать мясо по знакомым. Дал и нам несколько
бараньих туш, и папа засолил их в бочки и спрятал в погреб, туда же спрятал
посоленных осетров.
Как-то ночью мы проснулись от
выстрелов. Оказывается, к Хажи-бабаю приехали милиционеры. Они искали его
сыновей (как оказалось, у них был свой
пароход, и они на нем плавали в Иран за контрабандой).
Усадьбу Хажи-бабая охраняли четыре большие собаки. Одна из них сорвалась
с цепи и кинулась на чужаков, и один милиционер застрелил ее. А Хажи-бабай не
стерпел и одним ударом большого как сабля кинжала (у него он всегда висел на
поясе) снес этому милиционеру голову.
Хажи-бабая повалили на землю,
избили, а затем надели на него наручники и увезли на машине. А в доме у него
устроили большой обыск, папу и других квартирантов, живущих во дворе
Хажи-бабая, допросили, где можно найти его сыновей. Никто, конечно, ничего не
знал. Потом милиционеры объявили, что теперь у Хажи-бабя ничего своего нет, все
государственное: и его сад, и дома, и бани, и скот. Они уехали, но в доме
оставили засаду, все ждали сыновей
Хажи-бабая – видать, сильно они навредили советской власти.
Еще через несколько дней прямо во
двор Хажи-бабая заехали 4 грузовика, милиционеры загружали их добром, которое выносили из дома
(ковры, сундуки, мебель, посуду. Во дворе в это время варилось на газовой плите
мясо в двух больших кастрюлях – их тоже забрали, вместе с мясом). Младшая жена
Хажи-бабая Эмина-апа очень громко
плакала.
Потом милиционеры сказали, чтобы
она собиралась и поехала с ними к мужу. «Возьми харчи для него» - сказали они.
«А что такое харчи?» - спросила Эмина-апа, плохо понимающая по-русски. Ей
сказали, что это еда. Я стояла рядом и все это слышала. Эмина-апа дала мне
денег, сумку и попросила быстренько сбегать в магазин, купить чуреков,
пряников, чего-то там еще.
Я все это купила, и когда уже
подходила к воротам, увидела, что к дому едут на своей машине старшие сыновья
Хажи-бабая Исламбек и Каирбек. Я закричала им, чтобы они уезжали. Они услышали
меня и остановились. Я все рассказала, что случилось. Исламбек поблагодарил
меня, и они быстро уехали. И больше их никто не видел, как и других пятерых
сыновей Хажи-бабая, они как сквозь землю провалились. Скорее всего, они уехали
за границу, потому что так же исчезли их суда, на которых они возили на продажу
фрукты.
Собираемся домой
Папа подал на расчет, и ему
оставалось работать месяц. Родители закупали подарки, чтобы увезти с собой в
Татарию и порадовать родственников. Асие, мне и Акраму купили зимнее пальто,
зимние сапожки. Папа с мамой тоже хорошо
оделись. Папе купили пальто с каракулевым воротником и каракулевую же шапку,
хромовые сапоги. На ногах мамы были мягкие, расшитые узорами кожаные сапожки с
калошами (в Баку все женщины ходили в таких). «Не зря мы здесь трудились шесть
лет, все у нас теперь будет, слава Аллаху, - сказал папа. – Вот только очень
жалко, что оставляем здесь наших дорогих девочек Разию и Охру».
А путь предстоял долгий: на
корабле из Баку до Астрахани, потом на пароходе по Волге до Самары, оттуда
поездом до Нурлата, а там уже рукой подать, всего 65 километров… Мне так не
терпелось скорее отправиться в путешествие, что я однажды сразу оторвала от
календаря два листочка. Папа меня поругал, сказал, чтобы я больше не трогала, и
так осталось недолго до отъезда – всего 11 дней. Был уже июнь. И тут с мамой
случилось несчастье. Она утром торопилась на трамвай, чтобы на работу поехать.
А из-за угла выехала машина и ударила маму. Мама упала и потеряла сознание. Это
видел милиционер, он заставил водителя погрузить маму в машину, и ее увезли в
больницу в Баку. Мама была беременной, а
из-за этого удара машиной и испуга у нее случился выкидыш. Это были двойняшки,
мальчик и девочка.
Папа, когда приехали в больницу и
узнал, что случилось, чуть не задушил того шофера – он стоял в коридоре в
наручниках. Милиционер удержал папу. А шофер плакал и все просил, чтобы его не
отдавали под суд: у него было семеро детей, и один из них безнадежный калека,
передвигается только на инвалидной коляске. Маму оставили на несколько дней в
больнице, а папа привез этих крохотных мертвых мальчика и девочку в коробке
домой, обмыл их с моей сестрой Асией в бане и похоронил рядом с Разией и Охрой.
Так на кладбище в Бильбиля навсегда поселились уже четверо членов нашей
семьи.
В октябре мы все же окончательно
собрались и поехали на пристань, грузиться на корабль. Он был очень большой,
трехпалубный, я таких сроду не видела. Народу на пристани собралось очень
много, наверное, тысячи людей. Все с вещами, багажом. Посадка шла очень долго,
у всех ведь проверяли билеты, документы. Когда мы, наконец, оказались в своей
каюте, на второй палубе, мама очень сильно расплакалась. Папа спросил, в чем
дело. А мама сказала, что плачет по всем
детям, которые навсегда остались в бакинской земле. Потом корабль дал
сильный гудок и потихоньку отчалил от берега.
(продолжение следует).
